Новая Никея - страница 3

Души однажды загубленных людей сосредоточились вокруг души, которая когда-то называла себя Соломоном, Фомой, Оригеном, Арием, Несторием, Максимом Исповедником, Антонием Падуанским, Якобом Беме, Боттичелли, Карло Гоцци, Шуманом. Словно бы армия мертвых встает за спиной у Арагорна, будущего короля Гондора. Мы рассчитываем на тебя в этом воплощении, говорят они. Ведь ты – один из нас. Ты был пытан, ты горел. И мы хотим, чтобы ты отомстил за нашу бесславную смерть. Чтобы ты сказал за нас слово на Новом Никейском соборе. Чтобы ты довел свое дело, начатое Арием, до логического конца – упразднил ублюдочную троицу, во имя которой нас убивали. Чтобы ты низверг с алтарей позорное орудие казни, именуемое у них орудием нашего спасения. Чтобы ты заставил их отказаться от вздорной мысли, что Иисус из Назарета – Бог, что Он искупил наши грехи своей крестной смертью, что мы – грешны и прокляты от Адама. Пепел Клааса стучит в наше сердце, и этот пепел – мы сами. Сделай то, к чему ты призван, – и наша гибель не будет напрасной. Тогда мы успокоимся.

Братья мои и сестры мои, отвечает им некогда Арий. Месть – скверное чувство, сотканное из низких вибраций агрессии, обиды и страха. Поверьте: вы все уже не по одному разу рождались, чтобы мстить за себя. Последний раз вы приходили сюда гестаповцами, а ваши жертвы – некогда ваши палачи – затравленными евреями прямиком отправлялись в печи Освенцима. Это бессмысленно, говорю я вам. Те, кого вы убивали в прошлый раз, готовятся к реваншу, и они получат такую возможность, помяните мое слово, – но этому не будет конца, если кто-то не остановится первым. Остановитесь. Вспомните у апостола Павла: «Не мстите за себя, возлюбленные». Правда, потом он смешно написал: «… но дайте место гневу Божию». Бог – не гневается, вы должны знать. Если Он гневается, то это – никакой не Бог. Савл из Тарса может гневаться, не переставая, что он и делает всю дорогу, из жизни в жизнь; Бог – никогда. Удивительно, но когда-то Павел был Гомером и Франциском Ассизским. Как это примиряется в одной душе – не могу знать, здесь тайна. Но однажды я узнаю.

А сейчас – давайте немного постоим в молчании и поразмыслим. Мертвые молчат, и Арий молчит вместе с ними. Наконец, Арий говорит:

Братья и сестры! Все на этом свете идет своим чередом, своим кармическим темпом, и ускорить ничего нельзя. Я, со своей частной правдой, слишком поторопился на Никейском соборе. Народы не готовы были принять Иисуса-человека, им нужен был Христос-Бог. Человечество не может так просто отказаться от веры в идолов. Оно еще очень незрелое, как капризные дети. Им, народам, по большому счету, все равно, во что верить – в раскрашенный пень, в золотого тельца, в Артемиду Эфесскую, в Божью Матерь или в Никейскую Троицу, невелика разница. Важно, как человечество верит. Если оно запросто готово, ради своей частной правды, сжечь своего оппонента или заткнуть ему рот – вера дефективна и убога. Миллиарды верят убого; это – факт истории, многажды доказанный войнами и кровью. Напротив: если единичные люди из миллиардного сонма правоверующих готовы поступиться своей частной правотой во имя любви, во имя ненасилия – считаем, они готовы принять новое слово, подняться над собой. Старая Никея была не готова принять, и мой сломанный Николой Чудотворцем нос – тому пример. Посмотрим, откликнется ли Никея Новая, и останется ли в порядке мой нос. Честно говоря, не уверен. Так для кого же я стараюсь: для миллионов или для единиц? Для единиц. Но это меня не страшит. Как Иисус часто говорил нам: не бойся, малое стадо! Нас было 12, потом 70, потом 500. И мы – перевернули мир. Вернее, мы вспучили его, как закваска вспучивает тесто. Теперь мы рискуем угореть, задохнуться в собственной вони. Надо скорее открывать окно, проветривать.