Эго царапнуло, что Финн допустил, будто я буду дежурить под аркой, как фанатка у подъезда. Впрочем, в его взгляде ничего подобного не читалось.
Я вытерла пальцы влажной салфеткой и пошла бродить по Парижу. Внезапно одна, внезапно свободна от необходимости улыбаться. Сейчас можно было просто молчать. Никуда не торопиться, глазеть на вычурную лепку дворцов, на окна и балкончики, на пропитанные временем стены, красные маркизы кафе, стрельчатые окна соборов, облепившие ступени пёстрыми пятнышками футболок туристов всех цветов кожи.
Можно было размахивать сумкой, гадать, выведет ли меня выбранная улица к Нотр-Даму. Заходить в магазинчики. Ловить взгляды. Чувствовать себя красивой. Мне это нравилось. Одна встреча оказалась ужасной, другая... По моим рукам поползли от предвкушения мурашки.
Хэй, Париж, а, может, всё не так плохо?
* * *
Фраза «отель в Париже» вызывает в воображении роскошь, зеркала, мрамор, нарядные мундиры швейцаров с гвоздикой в петлице, но не скрипучую лестницу с некогда красной ковровой дорожкой, винтом взбирающуюся под крышу.
Мой номер у метро Вольтер представлял из себя узкую комнату с высоким потолком и вытянутым оконцем, выходящим на подворотни и голубей. Полки а ля стеллаж, утлый холодильник и встроенный умывальник прямо в стене у кровати, – видимо, чтобы далеко не ходить. Один туалет, душ на шесть комнат и выпрошенный у консьержа чайник. Гордо, просто, сердито, но без клопов.
Улица была заполнена пыльными магазинами одежды, повергшими меня по приезду в шок. «А где же французский шик? Витрины? Бутики?!» – спрашивала себя я. На самом деле, всё было, но не здесь.
Воздух Парижа в этом квартале пропах старым картоном, горячим камнем и плевками смуглокожих пешеходов. Утром я была в шоке, сейчас трущобы стали прекрасными!
У меня будет свидание! Я вдруг почувствовала силу и движение откуда-то из груди в мир, как вдохновение! Перегнулась через окно, пропела: «Мир, принимай меня, я твоя!» в густые сумерки и рассмеялась, пугая голубей!
Потом включила телевизор, по привычке заглушая одиночество чужими голосами с экрана. В теленовостях что-то говорили о мумиях. Проклятый французский! Ничего не понятно! Я увидела большой бетонный саркофаг, полицейских и обеспокоенные глаза репортёра. поняла слово "russe", то есть русская. Озадачилась на мгновение, и забыла.
Бросилась перебирать платья, словно Золушка перед балом. Я влезала с ногами на стул, чтобы хоть как-то увидеть себя в зеркальце над умывальником. Примеряла, кружилась, бегала к консьержу за утюгом, смеялась непонятным шуткам эбонитовых студентов с белыми зубами, потому что жизнь всё же обещала измениться!
Он сказал «утром»!
* * *
Я – человек организованный. В девять открывается Лувр. В шесть я проснулась, метнулась в душ, пока никто не занял. В голове крутилась песенка Финна, которую я вчера прослушала раз двадцать и даже нашла в ней что-то приятное. А клип был хорош. И он в нём, хотя в жизни лучше! И взгляд... Ни одна камера не способна его передать!
Я волновалась, даже когда мыла голову; спешила, чувствуя тёплые приливы эмоций. А затем открыла защёлку, чтобы юркнуть из душа в свой номер. Дверь не поддалась. Я нахмурилась, дёрнула сильнее. Заклинило?
Подождала немного, крикнула «Help!», надеясь на горничную или чернокожих студентов. Никого. Будто все вымерли. Я затрясла ручку, готовая снести дверь с петель, затарабанила кулаками. Чёртовы французы позапрошлого века строили на совесть. За узким зарешеченным окошком убегала вниз безликая серая стена.
