Буквально всё носило зловещий характер. Особенно гигантская голова «Лукича», так называли гибсовый слепок с какого-то известного памятника Ленина, стоящий на первом этаже при входе.
Белая гипсовая голова огромной махиной, почти с самый большой телевизор того времени, возвышалась по центру холла.
Первое, что видел вошедший в школу, это был взгляд белесых глаз «доброго Лукича».
Бюст заботливо красили каждый год, поскольку за учебный период на его поверхности накапливалось множество «дополнений к образу». От надписей – анекдотов, до женской помады в виде поцелуев. Но в основном не связанные друг с другом отдельные трёхбуквенные сочетания, которые знают все ученики на свете, хотя именно этому в школе их не учили. Мало того – боролись. Если бы так же боролись с физикой, может быть, её знали не хуже этих трёх букв.
Сегодня всё выглядело иначе – добрый Лукич высился недобро.
Стена, возле которой он стоял, находилась между двумя панорамными окнами. И Лукич оказывался в темноте. Из неё-то он и глядел, как вампир из своей темной могилы.
Проходя в «Столовую» Петя миновал дверь лаборантской «Биологии». Петя знал, что там буквально в сорока сантиметрах от него за дверным косяком стоит Кощей, – полный скелет человека с черепом наверху.
Все ученики знали, что Кощей – это настоящий скелет нацистского солдата СС Ганса Мюллера, вываренный в послевоенное время и проданный на чёрном рынке под видом пособия. Так это или нет, Петя не мог сказать определённо.
В предметном шкафу, здесь же в кабинете, в пожелтевшем спирте бесстыдно расставив ноги и внутренности, булькала препарированная лягушка, но живого взгляда не потеряла.
Но самое страшное стояло на шкафу. Это чучело чёрного ворона с полированным эбонитовым глазом не отличимым от живого. Второго глаза не было. На его месте торчало вырванное серое содержимое чучела.
Рассказывали, что ворон по ночам каркает один раз в час, отмеряя время, и при ходьбе по пыльной фанере шкафа цокает коготками. Но каркает он не ровно в перемену с часа на час, а где-то 32 минуты 28 секунд или 11 минут 17 секунд. И только ночью.
Говорили, что те, кто проверял этот слух, подтверждают феномен. Главное не заходить в саму лаборантскую, а слушать из-за двери.
У лягушки была своя маленькая тайна. Один раз в сутки со дна её колбы поднимался пузырик воздуха, который по логике там не мог образоваться в принципе. Лягушка дышала?
Наконец Петя добрался до «Столовой» и открыл холодильник, переложил котлеты в железную миску. На кухне из кастрюли огромным половником наложил картофельное пюре. С огромного поддона скребком подцепил и выскреб прямоугольные блоки запеканки, а подсолнечным маслом полил куски хлеба обильно посыпав их крупнозернистой солью. И с «богатым подносом» вернулся в Канцелярию, поскольку там находился телевизор, который, как сказала техничка, не работал.
Петя включил его и, достав гвоздь с намотанной на неё проволокой, всунул в гнездо антенны. Появился звук и мигающее сквозь помехи изображение. Петя поставил железную миску с котлетами и запеканкой на плитку и включил её.
Вскоре ужин заурчал, зашипел в унисон с телевизионными помехами. По телеку началась передача «Очевидное невероятное»… Шла заставка.
Через прерывающийся шум помех послышался привычный баритон:
«О, сколько нам открытий чудных,
Готовит просвещенья дух
И опыт, сын ошибок трудных,
И гений парадокса друг.
