Профессия моряка хорошо соответствовала романтическим представлениям Коли о чудесном, которые он почерпнул при чтении книг о путешествиях, а также из научно-фантастических рассказов и романов. В двенадцатилетнем возрасте Коля обратил внимание на многотомник Жюля Верна пятидесятых годов издания и прочитал все эти толстенькие книжки от корки до корки, пренебрегая выполнением школьных домашних заданий. До этого так же подробно и систематически Коля читал только восемнадцать синих томиков полного собрания сочинений Чехова (двенадцать томов писем того же издания школьник читать не стал, так как считал, что чужие письма читать нельзя). Вслед за Жюлем Верном последовали Беляев, Лем, книжки современной американской фантастики и, конечно же, братья Стругатские, произведения которых просто потрясли Колю начиная с выходившего сериями в журнале "Знание-сила" романа "Жук в муравейнике".
Таким образом, Коля рос очень любознательным и романтически настроенным юношей. Однако обязательные школьные учебники Коля открывал с отвращением. Всё, что касалось школы, вызывало у него сильнейшее отторжение, а первое сентября многие годы уже после получения аттестата о среднем образовании всегда было тем днём, когда хоть на минуту, но находила на Николая тоска и посещало неприятное чувство тревоги и сосания под ложечкой. О том, что Коля неохотно посещал школу говорит, например, такой его стишок:
В провинции империи, давно почившей в бозе,
тому назад лет сорок, при небольшом морозе,
в степи Центральной Азии, в рабочем городке
я вышел из подъезда в предпраздничной тоске.
Отправился я к школе из жёлтого бетона,
чтоб вместе с классом строиться в отдельную колонну.
Ведь праздник был ноябрьский, число было седьмое,
и было нам назначено ходить в то утро строем.
Крупа с небес колючая секла лицо и руки,
и ветер дул пронзительный, холодный и упругий,
но праздник обязательный на площадь выгнал жителей,
толпу собрав знамённую, с портретами правителей.
Мы шли перед трибунами, на них стояли в шляпах
и ручкой всем нам делали фигуры в чёрных драпах:
секретари с доярками, большие дяди с тётями,
колхозно-пролетарские, народа плоть от плоти.
Зачитывали лозунги в охрипший репродуктор.
У одноклассниц розовым цвет щёк был в это утро,
и волновала девичья заснеженная прелесть
сильней, чем вся советская изношенная ересь.
Когда волной мы схлынули, покрыв собой всю площадь,
у магазина винного увидел я попроще
скопление народное, – дрались там два трудящихся,
а рядом возбуждённая толпа была гудящая.
Дрались они старательно, по морде и с оттяжкою,
и от ударов падали тела на землю тяжкие,
и было удивительно, что с высоты такой,
мужик всё время падает, а всё равно живой.
И чаще дядя падал тот, что был повыше ростом,
и выражался матерно, затейливо и остро,
и вся эта выносливость была вполне уместна
в холодный день ноябрьский, и в праздничек советский.
Но этот стишок Коля сочинил значительно позже, а сразу после школы, но уже после поступления в Марийский университет в городе Йошкар-Ола, он сочинил вот это:
Из этого текста следует, что Коле не нравилось, когда в школе его называли только по фамилии, а не по имени, и что уроки учить он не любил, но их содержание запоминал надолго.
