Итак, если возможно знание о душевных явлениях путем внутреннего восприятия, но в то же время знание это слишком ограничено, то возникает вопрос о том, каким путем расширить его.
Психологии нет никакого основания стоять на точки зрения строгого солипсизма. Хотя внутреннее восприятие и говорит нам лишь о наших состояниях и о том, что всякая иная душевная жизнь, кроме нашей собственной, познается нами лишь при посредстве представлений о чужом Я и толкуется по аналогии с нашими душевными состояниями, но нет никаких оснований считать это толкование неправильным и необоснованным. Ведь и внешний мир познается нами путем представлений (положение Шопенгауэра – мир есть мое представление – безусловно истинно), точно также как и чужое одушевление; психология может указать условия, которые приводят нас к вере в независимое существование внешнего мира и чужого одушевления, но психологии нет никакого дела до вопроса о праве придавать представлениям объективное значение, – это задача гносеологии. Признание существования чужой душевной жизни и возможность толкования ее по аналогии с нашей собственной значительно расширяет пределы психологического исследования. Но расширение границ психологии возможно не только в смысле объективном, но и в области чисто внутренней. Внутреннее восприятие говорит нам лишь о том, что происходит в индивидуальном сознании в этот момент, но память сохраняет представление о предшествовавших состояниях и дает рефлексии возможность сравнения прошлых переживаний с настоящими, а благодаря сравнению – возможность нахождения общих черт.
Признание чужих психических миров, познаваемых по аналогии с нашим, расширяет, конечно, область психических исследований, но именно необходимость руководствоваться при исследовании аналогией ставит исследователю значительные трудности: если мы легко знакомимся с внутренним миром взрослого нормального человека путем языка, членораздельных звуков, жестов и выразительных движений – хотя все эти средства в той же мере служат раскрытию душевного мира, сколь и сокрытию его истинного содержания3, – то уже гораздо труднее понять все то, что уклоняется в какую-либо сторону от нормы. Гениальные люди обыкновенно бывают непоняты современниками, почти в такой же мере, как и ненормальные или умалишенные.
Между тем психическая жизнь тех и других для психологии должна представлять большой интерес. Понять гения – значить найти доступ к психологии творческого процесса; понять умалишенного – значить получить возможность заглянуть в процессы разложения душевной жизни. В том и другом случае психолог имеет дело с весьма сложным душевным миром. Не меньшее значение для понимания истории души представляет психический мир детей и животных, так как здесь все явления протекают в более простой и элементарной форме. Понять детский мир, конечно, нелегко, но психологу-аналитику в этом случае на помощь толкованию по аналогии приходят воспоминания о собственных прежних переживаниях; гораздо затруднительнее положение исследователя по отношению к животным; аналогия тут играет весьма незначительную роль, поэтому доступ к психике животных весьма ограничен. Талантливые наблюдатели, вроде Фабра, без сомнения, умеют изображать психическую жизнь животных, например, насекомых, в весьма ярких красках; но стоит только вспомнить недавно вышедшую книгу Карла Кралла, в которой сообщается, что лошади умеют извлекать кубические корни, чтобы вообще отнестись скептически к современной психологии животных. Правда, психическая жизнь животных должна быть гораздо более простой, чем человеческая, и если Шиллер утверждал, что в жизни человека есть два полюса, около которых все вращается
