– Не знаю, но не связь, это точно, – парировала Нина.
– Нет, погоди, что значит, не знаю. Ты с ним встречалась?
– Ну, может, и было пару раз.
– В кино ходила?
– Ну, ходила.
– Гулять вместе, гуляли? Цветы дарил? Стихи читал? – не унимался Василий, – Отвечай, чего молчишь.
– Да, – Нина потупила взор, – Было.
– Домой провожал? Целоваться лез? Может до чего и большего дошло, а? – решительно наступал Одинцов.
– Да как же тебе не стыдно, такие вопросы девушке прилюдно задавать?! – Нина стала пунцовой, задыхаясь от возмущения.
– А чего мне-то стыдиться, я с врагами не слюнявился, – под общий хохот зала ответил Василий.
– Ты если уж попалась, то давай не юли, а говори, как есть, мы тут все комсомольцы, нам правда нужна, какой бы горькой она не была. Мы в своих рядах предателей не потерпим. Любого врага на чистую воду выведем. Правда, ребята? – обращаясь к залу, спросил Василий.
– Да, верно говоришь, товарищ Одинцов, в корень зришь, – одобрительно гудели комсомольцы.
– Вот видишь, Попова, народ требует от тебя правды. Ты должна здесь, сейчас же разоружиться, очиститься от налипшей на тебя грязи, – добивался признания Василий.
– Ну, что же вы товарищи, не скрываю я ничего от вас, что было, то и говорю, да ухаживал, да гуляли, да целовались пару раз и всё. Ничего больше не было! – Нина, еле сдерживалась, чтобы не разреветься.
– Вот тут тебе и вопрос, как же ты врага-то не разглядела? А может всё видела, но промолчала? Может ты врага покрывала? – с напором допрашивал Попову Одинцов.
– Да, что ж ты опять на меня напраслину-то возводишь? Да если, хочешь знать, это я сама в органы о нём сообщила! Это я можно сказать его, и разоблачила! – защищалась Нина.
– Что, значит, сама разоблачила? Не было на этот счёт никаких указаний. Не тронули тебя органы это, да. Но вот то, что ты кого-то разоблачала, это ты врёшь, – возмутился Еремеев.
– Да не вру, правда это, – уже не сдерживаясь, зарыдала Нина.
– Всё с тобой ясно, Попова, спелась с врагами, а когда пришло время ответ держать, так тут же в кусты, мол, знать ничего не знаю, мол, следствию помогала. Не выйдет! Ответ держать всё равно придётся, пусть не перед народным судом, но перед комсомольской организацией, это уж точно! – резюмировал допрос Василий.
– Товарищи, думаю, Попову мы послушали, позиция её нам ясна. Кто хочет что сказать, выходи к нам, – скомандовал Еремеев.
– Товарищи, я хочу высказаться, – Любовь Казанцева из конструкторского бюро подняла руку, – Я с места, можно?
– Я, что хочу сказать, я ведь предупреждала тебя Нина, насчёт Гуревского. Я же говорила тебе, что он связался с какой-то дурной компанией, встречается с разными там певичками и прочим несознательным элементом. Что же ты меня не послушала? Не приняла никаких мер, а?
– А что…Что я должна была предпринять? – рыдала Нина.
– Да, что там говорить, гнать её из комсомола надо, под суд её отдать, и делу конец, – кричали из зала горячие головы.
– Правильно, под суд её! Ишь, выискалась тут, прошмандовка, врагам ты свою честь продала!
– Давить таких надо, ещё в утробе!
– Да что с ней разговаривать, к стенке её!
– Что смотришь, вражина? Совсем совесть потеряла!
– Тихо товарищи, тихо! Ну что Попова, есть, что сказать собранию? – Еремеев пристально посмотрел на Нину.
Нина, уже еле державшаяся на ногах, только замотала головой и что-то промычала в ответ.
– Давайте я скажу, – встал Василий, – С судом мы конечно подождём, если бы наши доблестные органы хотели, давно бы её арестовали. Раз отпустили, значит так и надо, не нам решать. А вот насчёт комсомола, тут ты Нина допустила непростительную близорукость, проглядела врага, не заметила его звериную сущность.
