– Ну вот, смотри! Завтра я отвезу тебя в школу-интернат в Вильбон-сюр-Иветт. Здесь у меня письмо из префектуры, ты включен в специальную программу для беженцев, – он кивнул на портфель. – Там у тебя будет все, что нужно. Через некоторое время получишь вид на жительство. Выучишь язык, освоишь профессию, будешь жить во Франции. Я не знаю, понимаешь ли ты, что это для тебя большая удача. Многие добиваются этого годами. Тебе повезло. Ты поймешь позднее. А повезло вот почему, – и он достал из портфеля журнал с фотографией Василики на обложке и помахал им. – Конечно, поначалу будет трудно, придется набраться терпения… Ну, а если не хочешь, можем поехать в посольство, скажем, что ты спрятался в багаже, и они отправят тебя домой… Это очень легко.
Василика понял, что решается его судьба, и не знал, что делать. Все вокруг было чистое, светлое, красивое, но – чужое. А там… Там все было, как было, но – свое. Там он был как рыба в воде, а здесь не знал, как шагнуть правильно. А главное, – все произошло так быстро, так неожиданно… И тут Василика представил бухарестский коллектор с запахом гнилой воды и крыс, где он каждую ночь засыпал в грязной ветоши, и не раздумывая больше выпалил:
– Я согласен!
В интернате Василике не понравилось. Все там было расписано по часам – от подъема до отбоя, а директрису – пожилую француженку с платиновым шиньоном – заботило только скрупулезное соблюдение этого распорядка. Да, теперь у Василики было трехразовое питание и чистая постель, был даже учитель французского, но все равно он чувствовал себя как в тюрьме. Другие воспитанники с непонятной интонацией – то ли сочувственной, то ли насмешливой – звали его «жертвой коммунизма» и «героем революции». Местные драчуны попытались было опустить Василику, но получили жесткий отпор. Французы драться совсем не умели, а для него уличные потасовки были развлечением. В результате Василика приобрел авторитет, но остался в полном одиночестве. Tout seul[1].
Однажды в интернат приехала группа важных французов в темных костюмах.
Они зашли в кабинет директрисы, и туда по одному стали вызывать воспитанников. Василика без стеснения разглядывал гостей, и особенно ему не понравился один из них – наглый, жирный и красный как индюк.
Вечером к Василике подошел один из воспитанников и сказал с подковыркой:
– Ну что, опять повезло, герой революции!?
Василика не понял, и тот объяснил, что индюк был миллионером, который приехал, чтобы усыновить подростка, и, вроде бы, выбор остановился на Василике…
Когда Колокольчиков поступил на журфак МГУ, маму спрашивали, сколько она заплатила. Мама возмущенно фыркала, удивляясь про себя удаче сына. Колокольчиков же и сам не очень понимал, что произошло, – просто плыл по течению.
На самом деле журфак получился случайно. После школы Колокольчиков не мог определиться с вузом – не был готов. Логично было бы взять паузу. Но какая пауза, если уже через полгода заберут в армию!? И тогда Колокольчиков, не раздумывая, подал документы на журфак, полагая, что не будет там сильно обременен науками и получит необходимую передышку для того, чтобы окончательно сориентироваться в жизни. А там будет видно. Вступительные экзамены пришел сдавать, понадеявшись на русский авось, который на этот раз, как ни странно, не подвел.
О московских студенческих годах Колокольчиков хранил в общем-то приятные воспоминания. За исключением нудных семинаров по «Теории и практике партийной советской печати». Старался жить именно такой жизнью, какой, по его представлениям, должна была быть жизнь студента. Романтической!
