– Все для тебя, любовь моя, – возвращает мне улыбку муж. – Доедаем и смотрим?
– Да, – киваю я, погружаясь в блаженство вкуса борща.
Доев быстро ароматный борщ, делим обязанности. Витька идет смотреть год, а я – документы. Должны же у нас быть документы? Так я думаю, залезая в рюкзак знакомой конфигурации, почему-то украшенный синим крестом. Насколько я помню, крест должен быть красным. Из аппаратной протяжно свистит Витька. Значит, моя догадка правильная и у нас есть сюрпризы, которые точно не понравятся.
Я копаюсь в бумагах в поисках информации. Внезапно нахожу документы в клапане рюкзака. Странно, но это не бумажные носители, а скорее какой-то вид пластика, похожий на ощупь на мелованную бумагу. Это необычно само по себе, но настоящий шок – содержимое документов, означающее, что мы абсолютно ничего не знаем об окружающем мире.
– Витя! – кричу я во всю силу легких, из-за чего он буквально вылетает из аппаратной. – Смотри…
– Светлана Фишер, медик третьего круга обучения Академии, – читает Витька, кивая своим мыслям, а потом показывает пальцем дату. – Видишь?
– Девяносто первый год? – удивленно переспрашиваю я. – То есть через сорок лет от того момента, что мы помним? Что это значит?
– Это значит, что мы в совершенно другом мире, – вздыхает мой любимый. – И здесь все абсолютно другое. Только антураж сохранен.
– Но… – я пытаюсь сообразить, что же это значит и тут мой взгляд падает на следующую «бумагу». – Витя…
– Опекуны – прочерк, – озвучивает прочитанное муж. – Ничего не понимаю. Остальное же все то же – и вещи, и медикаменты, и устройства! Неужели за сорок лет ничего не изменилось?
Мои «бумаги» говорят о том, что я изначально была сиротой, «созданной из адекватного генетического материала», поэтому являюсь собственностью государства. Метнувшись к своему рюкзаку, Витька обнаруживает точно такую же кипу бумаг. Вот только у него стоит отметка о гибели опекунов и какая-то еще…
– Не понял, – говорит мне Витя. – Что означает второй класс лояльности?
– С внешним миром нам лучше не контактировать, – информирую я его, понимая, что даже знать не хочу, что это все значит.
– Но сорок лет… – задумчиво произносит муж. – Не сходится.
– Что не сходится? – сразу же интересуюсь у Витьки. Какой-то он слишком задумчивый.
– У нас в документах стоит август девяносто первого, а сейчас июль, – объясняет мне любимый. – Если я правильно понимаю, такого не бывает.
– Не бывает, – соглашаюсь я с ним. – Особенно в Швейцарии, но за такой срок…
– Собачка могла подрасти, – кивает Витька.
Я ощущаю полную растерянность. Если бы не обнимающий меня муж, была бы в истерике, а пока только в растерянности. Во-первых, чехарда с датами, непонятные бумаги, но медикаменты, продукты, инструменты – все равно такие, какими мы их помним. Почему? Этот вопрос не дает мне спокойно думать.
Взяв меня за руку, Витька двигается в сторону аппаратной. Я понимаю, что он хочет сделать – запустить реактивный беспилотник, если он здесь есть. Муж, в общем-то прав, нам нужно узнать, как выглядит местность вокруг и понять, что происходит. Ощущение, что мы или на какой-то другой планете, или вообще вдвоем сошли с ума.
– Вить, а могут у нас быть какие-то остаточные эффекты? – интересуюсь я у мужа, который чем-то азартно щелкает на панели.
– Вот сейчас и посмотрим, – сообщает он, весело оскалившись. Нажатие кнопки и…
– Вообще-то бред распространяется и на детали, – улыбаюсь я. – То есть мы сейчас увидим…
