Машина, возмущенно рыкнув, остановилась. Алина дернулась вперед, охнула, больно ударившись коленкой о приборную доску.
– Сдурел? – взвизгнула девушка.
– Да. Сошел с ума. Из-за тебя. – Он рванулся к ней. Сгреб в охапку. Зарылся лицом в ее длинные русые волосы и забормотал что-то неразборчивое.
Алина поморщилась, но не отстранилась. Пусть полобзает ушко, если ему так хочется. Пусть и шейку чмокнет, не жалко.
Но Эдик невинными поцелуями ограничиваться не пожелал. Нервно дрожа, он начал гладить Алинину шею, затем, распахнув куртку, перешел на ключицы, плечи. Лихорадочно, торопливо содрал с нее шарф, расстегнул олимпийку. Увидев под кофтой белый кружевной лифчик, охнул и припал губами к чашечке.
Алина с вялым любопытством наблюдала за действиями Эдика. Эк его разобрало-то, беднягу, аж трясет всего... Ну да ладно, пусть потешится. Алина поудобнее расположилась в кресле и погладила прыгающий перед глазами лысоватый затылок. Ласка возымела действие – Эдик с новой силой начал мять ее грудь, а через несколько секунд стал сдирать бюстгальтер. Когда застежка поддалась, и лифчик упал Алине на колени, перед Эдиком предстало поистине великолепное зрелище: два безупречных полушария с нацеленными на него сосками вздымались в такт прерывистому дыханию девушки.
Эдик застонал громче и закрыл глаза. Но даже так он видел два круглых, спелых персика. И родинку на ключице. И плоский животик. А какие красоты таили в себе застегнутые джинсы...
Окрыленный успехом, Эдик решился. Вот и молния на брюках, вот и трусики, а под трусиками...
– Двадцать первого ноября, – вдруг раздалось над его ухом.
– А? – ошалело поднял голову Эдик. Он не понял, будучи весь во власти желания.
– Двадцать первого ноября, – спокойно повторила Алина. – Я буду твоей в день твоего рождения.
– Но... – Голос его дрожал, как и руки, как все мышцы.
– Двадцать первого, – отрезала Алина. Потом, деловито запахнувшись, скомандовала. – А теперь поехали. Омары стынут.
Алина лежала на кровати в своей комнате и с серьезным видом разглядывала картинки в книге под названием «Камасутра». Книга не воодушевляла, не вдохновляла и не рождала сексуального возбуждения. Особенно разочаровывал текст… Сначала Алина продиралась сквозь частокол символов типа «просверленной жемчужины» или «возведенной пушки», а потом, когда уяснила, что под пушками и жемчужинами подразумевается, не могла отделаться от впечатления, что изучает не трактат о любви, а пособие по эксплуатации какого-то электроприбора.
Странице на двадцатой Алина перестала вчитываться в древнюю лабуду, ограничилась изучением картинок. Но и они разочаровали. Вот взять, например, эту, на которой женщина и мужчина совокупляются в немыслимой позе на лоне природы. Что здесь может быть сексуального? Уж не тонюсенький ли орган мужика или неестественно вывернутые ляжки его партнерши? Одно на картинке хорошо – природа. Да еще два тигра на заднем плане. Но Алина не для того выпросила у одного знакомого трактат, чтобы флору и фауну Индии изучать, а для ознакомления с процессом... э... так сказать... занятий любовью. Ведь недалек тот день, когда этой самой любовью (тьфу ты, придумают же!) ей придется заняться (тьфу еще раз) с сексуально озабоченным Эдиком...
– Алина, – раздался совсем рядом мамин голос, – тебя к телефону.
Алина вздрогнула и молниеносно накрыла книгу подушкой.
– Что читаешь? – поинтересовалась Галя, которая, оказывается, неслышно вошла в комнату, пока дочь размышляла о наболевшем.
