Но Моника закусила удила:
– А не кажется ли вам это слегка инфантильным? Полагаю, вы бы поступали ровно так же и с мистером Хэкеттом, если бы он не платил вам деньги. В конечном счете с какой стати вам смотреть на мистера Хэкетта свысока?
– Ни с какой.
– И это очевидно, не так ли? Он-то как раз не напускает на себя важности. Направляясь сюда, я ожидала, что буду вынуждена преодолеть препоны в лице дюжины секретарей и, возможно, просидеть целый день в приемной, так с ним и не встретившись. Но нет. Он оказался на месте – такой открытый, и любезный, и человечный…
– Ну а почему бы ему таким не быть? Он ведь не какой-нибудь бронзовый божок.
– Не слишком ли вы язвительны?
– Послушайте, – сказал Картрайт. – Я бы хотел прояснить одну вещь. Работать здесь очень даже неплохо. В английском кино крайне мало всяких фокусов и мистики по сравнению с Голливудом. Люди не запираются в своих потаенных обителях, забаррикадированных целой армией секретарей. И все друг друга знают. От продюсеров до режиссеров, от режиссеров до актеров и от актеров до самых низов – они все тут. Они ходят друг к другу в гости, совместно проводят время и путаются под ногами. В основном – очень приличные люди. Некоторые из них даже умны. Только вот…
– Что?
– Увидите, – ответил Картрайт с толикой мрачного наслаждения.
Вряд ли Моника его услышала. Они вышли из бывшего господского дома под жаркие лучи солнца и теперь поднимались по широкому гладкому склону, покрытому зеленой травой, у изгиба озера.
Отдельные участки этого озера неоднократно исполняли роль то Темзы, то Сены, то Евфрата, то Гранд-канала в Венеции, то Босфора, а то и Атлантического и/или Тихого океана. В настоящий момент в нем явно находилась подводная лодка, поскольку Моника заметила унылую на вид палубу и рубку. Курсировавшая поблизости утка изучала их любознательным взглядом. Подальше, там, где озеро сужалось, над ним висел пешеходный мостик, который выходил на тропинку, ведущую куда-то в лес. Там же стояла большая доска с предупреждающей надписью: «ПРОХОД ЗА МОСТ ПОСТОРОННИМ ВОСПРЕЩЕН». Выше на холме, справа – на стороне, открытой для посетителей, – невзрачным задним фасадом высился над деревьями съемочный павильон. Посредине этого лесопарка красовался величавый георгианский особняк с белыми колоннами, возведенный так искусно, что с первого взгляда было даже не понять, что это всего-навсего остов. От его созерцания у Моники быстрее забилось сердце, и она почувствовала теплую волну упоения, будто оказалась в сказке.
Осмелев от этих ощущений, она решилась задать вопрос.
– Мистер Хэкетт упоминал… – начала она, но запнулась.
– Да?
– Он говорил что-то об актрисе по имени Фрэнсис Флёр. Вы с ней знакомы?
– Ф. Ф.? Да. А что?
– Ничего. Я просто спросила. Какая она? Приятная в общении?
Картрайт поразмышлял пару мгновений.
– Ф. Ф.? Ну, полагаю, что да. Вполне себе милая. – Он сделал паузу и, прищурившись, посмотрел на Монику. Его борода поблескивала на солнце, а взгляд был таким пронизывающим, будто он хотел пригвоздить им Монику к стене. Он собрался было что-то сказать, но потом передумал. Как бы невзначай он добавил:
– Вы видели ее на экране, полагаю?
– Пару раз.
– Она вам нравится?
– Она очень миловидная, – чопорно ответила Моника.
Хотя Моника предпочла бы умереть, нежели признать, что эфемерное присутствие Фрэнсис Флёр на экране вдохновило ее на создание образа Евы Д’Обрэй. Временами Фрэнсис Флёр становилась Евой Д’Обрэй, а Моника в своем воображении становилась ими обеими.
