- Юля, — сейчас же в голосе у нее паника, того и гляди, расплачется. Еще не знаю, что она хочет мне сказать, а внутри уже завязывается тугой узел беспокойства — в начале пятого она никогда мне не звонила.
В комнате до сих пор темно, и я неловко шарю рукой по прикроватной тумбе, смахивая на пол обертки от шоколадных конфет, которыми заедала стресс после разговора с Бирюковым. Еще немного и я не влезу в платье, выбранное той самой Ануфриевой, что через несколько часов станет гонять меня по подиуму, как делала это накануне. Щелкаю выключателем и жмурюсь от бьющего в лицо света ночника.
- Юлька!
- Я здесь, — потираю лоб, заводя назад растрепавшиеся волосы. - Чего звонишь в такую рань?
- Беда у нас, Юль!
Я больше не двигаюсь — так и лежу, прикрывая глаза ладонью. Она застала меня врасплох, оттого и не могу вздохнуть, парализованная страшным предчувствием…
- Мама твоя, — Соколова шмыгает носом, а я так резко сажусь на кровати, что перед взором расплывается липкая темень, мгновенно сменяемая миллиардами слепящих мушек. И сама не знаю, хочу ли услышать продолжение, поэтому не подгоняю подругу детства. - Весь двор на ушах стоит. Тут и милиция и скорая... Тетю Лиду в больницу забрали – уж не знаю, что к чему, но соседи ваши говорят, что она совсем плоха.
Произносит и теперь шумно дышит в трубку, не оставляя мне сомнений, что в эту самую минуту она обливается горючими слезами. Жалеет мою мать, в то время как я не могу собраться с мыслями...
– Жора? – зачем, вообще, спрашиваю, если заранее знаю ответ? Растираю плечи, возвращая на место тонкую бретельку шелковой сорочки, и останавливаюсь только тогда, когда кожу начинает саднить – перекрутившееся на пальце кольцо с крупным фианитом, доставшееся мне от бабушки, царапает руку, оставляя после себя еле заметные розовые полосы.
Что я чувствую? Черт его разбери… Я к их дракам привыкла, поэтому вряд ли удивляюсь узнав, что с годами их поединки стали лишь безжалостнее и беспощадней.
– А кто еще? Говорят, вечером домой на рогах пришел, а тетя Лида его бутылку спрятала. Вот он и закатил скандал среди ночи – магазины закрыты, а она водку отдавать отказалась.
– И что теперь? – ступаю на холодный пол и зябну еще больше – если днем в городе стоит жара, то по ночам москвичам позволено выдохнуть – то дождь, под шум которого я так люблю засыпать, то ветерок, что сейчас гуляет по комнатам, колыша тонкие занавески.
– Теперь, говорят, сядет. И, возможно, надолго…– от того, каким испуганным голосом Соколова заканчивает эту фразу, у меня подкашиваются колени…
– Мама умрет? – спрашиваю так тихо, что удивляюсь, когда каким-то чудом расслышавшая мой вопрос Ленка тяжко вздыхает:
– Не знаю, Юль…
Вот так мне открывается истина – я еще не утратила способность переживать за нее. Отстранилась, загнала подальше воспоминания, почти забыла как она выглядит, ведь чем больше я тонула в своей ненависти, тем размытие становился ее образ… А стоило мне представить, что завтра мама моя не проснется, ком в горле напрочь перекрыл кислород. Опираюсь на журнальный столик, привалившись к стене, и так крепко сжимаю в руке мобильный, что не удивлюсь, если корпус его рассыплется в мелкую крошку…
– Юль, – сквозь вату доносится родной голос, только вымолвить хоть что-то, у меня нет сил. – Юлька! Нужно что-то с детьми решать… Я их пока к себе забрала, но ты ведь знаешь, что у меня на носу свадьба. Да и соцслужбы наверняка нагрянут – кто знает, как долго тетю Лиду в больнице продержат? Приезжай, пожалуйста! У них ведь кроме тебя никого…
