Сколько обещало ей это тело тогда на Красной площади – спасти Человека, ощутить снег ладонями, закрыть глаза навстречу лёгкому ветру. А всё, что досталось, – боль, отвращение и чувство вины. Она выбралась наружу только через пару суток после того, как они умерли. Зловоние уже разнеслось по бараку, но Майне было всё равно.
Она хотела попасть в толпу. И не могла только решить: спасти или уничтожить.
Несколько перьев она сжимала в руке, пробираясь сквозь разряженные тела на новогоднем празднике. Наконец добралась до сцены, прохрипела что-то и упала на колени.
«Пусть им воздастся. Пусть каждый получит, что заслужил», – сожгла перья и растворилась в воздухе.
Длиннорукий парень, одетый в рваные засаленные джинсы и футболку Sex Pistols, выплёвывал слова песни вместе с кислым пивом, скача посреди заваленного хламом гаража:
Я заблудился, ха,
Я испугался, ха,
В угол забился
И там остался…1
Всё здесь было коричнево-красным: пыльный настенный ковёр, дачный диван, застеленный лоснящимися покрывалами с оленями, столы, шкафы и немного инструментов, оставшихся хозяину от деда вместе с самим гаражом. Сквозь жар от буржуйки и дым дешёвых сигарет проступали очертания собравшейся компании. Уже порядком поддавшие подростки от тринадцати до семнадцати жались друг к другу и орали песни.
Обезумевшие от гормонов парочки забивались на диване поглубже в дым и мрак и, не зная, что именно делать с внутренним жаром, только сгорали изнутри и заливали внутренности алкоголем. Они росли в разных семьях, но не нашли ещё себя и не знали, к чему стремиться и как перестать выживать.
Девочек было мало – только достаточно безумные для того, чтобы решать возрастные проблемы опасными путями.
– Граф, давай своё! – затягиваясь, прокричала одна.
– Да ну нах! Давай это ещё послушаем!
– Не, реально, Граф, сыграни! – поддержал Сиплый. Его лицо, изрытое акне, подсвечивалось огнём буржуйки и показалось вдруг героически прекрасным.
– Лаано, – заключил глава тусовки, доставая с высокого шкафа гитару – третья струна держалась на гвоздике, фанера расползалась, жир и пыль пальцев приподняли уровень грифа.
Уже поплывшие глаза публики смотрели на музыканта с восхищением или уважением: он играл, он сочинял своё – о том, как его не понимают, как он любил, как неправильно устроен мир. И взгляды этих растрёпанных подростков нулевых в этот момент были ему важнее, чем мечта выбраться отсюда, забитая тяжёлыми ботинками в глубь души.
Они, как и всегда, были готовы к драке, когда скрипучая калитка гаражной двери распахнулась и кто-то смутно знакомый проорал в зыбкую темноту:
– Пацаны! Наших бьют!
Такой призыв раздавался часто: дрались районом на район, панки против рэперов, гопники против умников. Слишком обдолбанные не утруждались поиском стороны, только находили что потяжелее и били припозднившихся прохожих по тёмным переулкам.
– Эй ты, Мелкий! – гавкнул Граф на чьего-то младшего брата, суетливо подбиравшего трубу из валявшейся в углу кучи. – Ты остаёшься здесь.
– Чё? С девчонками? Ну ты чё, ну Саааня!
– Ты меня слышал. Увижу рядом – больше в гараже твоей хари не будет, – добавил Граф и закрыл за собой дверь.
Бежать было недалеко – гаражный кооператив ютился в тени пятиэтажки районного отделения милиции, а через два дома от него, у ночного магазина, пятеро подростков с затуманенными глазами махали битами, иногда попадая по парню, которого трусливо прикрывала тоненькая девочка. Её не трогали – отталкивали и снова месили прижавшегося к красно-кирпичной стене пацана. Он давно не сопротивлялся – только закрывал руками голову, выставив вперёд ободранные локти.
