Однако вперед меня летит стул, на котором я недавно еще был пленником. Довженко падает. Подлетаю к нему, и начинаю дубасить ногами.
– Ваня мой сын, слышишь, тварь?! Мой! Я не позволю…
Тварина воет под моими ударами. Я заставлю тебя харкать кровью и умолять, чтобы тебе пустили пулю в лоб. Но нет. Ты захлебнешься своей же желчью, я откачаю тебя и снова доведу до мучительной смерти. И так будет много-много-много раз. Никто не смеет трогать моего сына. Он МОЙ!
Внезапный шум заставляет повернуть голову к его источнику. Последнее, что я вижу, как к моей голове приближается бита. И… Я не успеваю среагировать. Темнота.
***
Наши дни
Противный скрежет открывающейся двери вынуждает задрожать веки, в попытке открыть глаза. Хотя, удаётся лишь чуть приподнять их. Нет, по лицу меня не били. Пожалуй, это единственный плюс в сложившейся ситуации. Однако, у меня рассечена голова, судя по стянутой коже, уже несколько часов как, точно. Вероятно, глаза залило кровью, которая успела просохнуть. По крайней мере, хоронить в открытом гробу можно, только умыть нужно. О том, что я пока ещё жив, меня оповещает ноющая боль во всем теле. Рук, за которые меня повесили, словно боксёрский мешок, я уже и не чувствую. Ощущение, что вывернуты плечевые и локтевые суставы. Впрочем, ноги так же оттянуты вниз и зафиксированы верёвкой. Чтобы сдачи не дал. Боятся, мрази. Правильно. Если не на земле – в аду я все равно всех достану. Ублюдки!
Привкус крови во рту не сулит ничего хорошего, но за себя не страшно. Почему-то в памяти всплывает недавно разбитая губа… Абесинка.
Только бы Инна догадалась Ленке позвонить. Демон должен понять, что что-то не так. Надеюсь, Башметовы спрячут малышей. Эта сволочная довженовская паскуда не должна добраться до рыжиков. Если кто-то наверху существует – он не позволит случиться такой беде.
Я не знаю, сколько времени Довженко допытывался о моей осведомленности. Вот, он мужик взрослый, со связями, а как выбивать информацию у людей и не знает. Ну, били меня и что? Пытка водой и нехваткой кислорода тоже не настолько страшна натренированному организму. Шуруповерт в ногу – больно, но не критично. Совсем беда у людей с фантазией. Ничего, если выберусь, я покажу, как надо.
Улавливаю едва различимый шорох. Кто бы ни входил в подвал сейчас, можно сказать, мне уже все равно. Хотя, раз бить не спешат, возможно, я погорячился с выводами насчет фантазии.
Едва различимый свет фонарика ползет по моему лицу. Я не вижу приближающегося, но это и не важно. Здесь мне все враги, каждый несет угрозу. Каждый жаждет моей смерти. Цепные псы Довженко порвали бы меня одними зубами, если бы рыжий приказал. И почему я не пристрелил парочку сразу? Кретин! Почему в дом вперед себя газовые шашки не метнул? Или свето-шумовые, например. Следовало просто зачистить объект. А я… Баран импульсивный! Надо было, когда в убежище проспался, хотя бы с парнями на связь выйти… Идиот!
– Как же ты так облажался, Бай? Я тебя помню не таким, командир. Или тебя так баба подкосила?
Тихий мужской голос смутно напоминает одного моего салагу, еще с той поры, когда я гонял по точкам, как и Башметов.
Хочу ответить, но не могу. Во рту пересохло. Даже знак какой-то подать не могу, потому что вишу на веревках, а не цепях.
– Я не могу тебя отсюда вытащить, сам понимаешь – своя шкура дороже. Но ты мне помог тогда, жизнь спас. Собой рисковал и всей операцией, когда я на мину наступил. Однако, меня вытащил из передряги живым, хоть и малость оконфуженным. Поэтому…
