Нюрнберг - страница 39

Лена не сразу произнесла:

– Это долгая история…

– Ну, так расскажите. Я не спешу.

Он в упор уставился на нее.

Лена замялась.

– Что же вы? – настаивал Волгин. – Мне действительно очень интересно, как это – жить в Германии, работать здесь на заводе во время войны и при этом не быть предателем? Завод-то небось был военным?

Девушка молчала. Волгин понимающе кивнул: значит, так оно и есть.

– Значит, трудились на военном заводе. Какие-нибудь снаряды делали. Против нас. А теперь говорите: не предатель…

Лена отвела взгляд и закусила губу.

– Игорь! – вдруг воскликнула она.

– Да, я слушаю. Объясните мне, – настаивал он.

– Игорь! – повторила Лена и указала рукой ему за спину. – Посмотрите.

Волгин обернулся. Он не сразу нашел взглядом то, на что указывала девушка. А когда разглядел, то на мгновение оцепенел.

Он увидел… свое изображение. Обознаться было невозможно – это был он сам: улыбка во все лицо, непокорный вьющийся чуб. И рубаха тоже была его – в неяркий цветной горошек. Он хорошо помнил эту рубаху. Ее подарила ему мама в день рождения как раз перед войной. Волгин и надеть-то ее успел всего пару раз, а рубаха ему была очень к лицу.

Портрет Волгина был нарисован резкими, яркими мазками и заключен в грубую раму. Картину сжимала в руках невысокая женщина с цепким воинственным взглядом и нахрапистой повадкой.

– Триста марок! – по-вороньему выкрикивала женщина, заглядывая в глаза встречным, ведь каждый из них мог быть потенциальным покупателем. – Настоящее искусство. Не проходите мимо настоящего искусства. Эта картина украсит ваш дом. Покупайте! Всего за триста марок!

Волгин подскочил к торговке. Кровь прилила к лицу, в висках застучало.

– Откуда у вас это? – выпалил он.

– Триста марок, – оживилась торговка. Ей было достаточно короткого взгляда, чтобы понять: этот военный готов совершить сделку. – Работа известного художника. Очень ценная картина!

– Где вы взяли этот портрет? – рявкнул Волгин так решительно, что женщина попятилась назад. На ее гуттаперчевом лице появился неподдельный испуг.

– Игорь, остановитесь, вы ее пугаете! – воскликнула Лена на русском, а к торговке обратилась по-немецки: – Не бойтесь. Посмотрите: это он! Это он нарисован на картине, вы видите?..

Торговка недоверчиво взглянула на Волгина, потом на портрет.

– А и правда, – удивилась она, и в ее душе всколыхнулась тревога: а вдруг эти люди предъявят права на картину, и что тогда делать? Торговка внутренне собралась, чтобы отразить возможную атаку.

– Эту картину нарисовал его брат, – сказала Лена. – Он художник. Мы ищем его. Вы что-нибудь знаете об этом художнике?

– Я не знаю никакого художника.

– Тогда откуда у вас эта картина?

– Она моя, – насупилась торговка. – Я ее купила. Эта картина принадлежит мне, и я могу делать с ней, что захочу.

– Где вы ее купили? – спросил Волгин.

– Где-где… в лагере. На распродаже.

– Вы можете рассказать поподробнее? – ласково произнесла Лена, делая знак Волгину, чтобы он не встревал. – Что за лагерь, что за распродажа?

– Лагерь как лагерь. Там была распродажа, я купила две кастрюли и вот эту картину. Там еще всякое распродавали – и одежду, и ложки-вилки, но уж больно они были никчемные, – торговка брезгливо фыркнула. Потом погладила раму и посмотрела на портрет с некоторой даже любовью. – А картина мне понравилась. Посмотрите на нее, это же произведение искусства! Такую картину каждый захочет повесить у себя дома и будет доволен. Я бы повесила, – незаметно для себя самой торговка вновь принялась рекламировать товар.