Читать онлайн Коллектив авторов - О бабушках и дедушках. Истории и рассказы (сборник)

Мама погасила в комнате свет и вышла. Натягиваю одеяло до подбородка. Здесь, под теплым крылом пухового уюта, я мечтаю. Я – маленькая девочка, ученица 3 «Б» класса. Я мечтаю о самом сокровенном. Я представляю, как утром открою глаза и увижу окно в бабушкином доме. Я так крепко зажмуриваюсь и так искренне прошу сотворить чудо, что в глазах начинают мелькать черно-белые полосы, а веки от напряжения размыкаются.

И вот происходит чудо. В пятницу вечером мы садимся в поезд. Обычный советский вагон сообщения Бийск – Алма-Ата. До Барнаула состав ползет голодной гусеницей, останавливается у каждого жирного кустика и проглатывает пассажиров мелких поселений. Вагон полупустой. Попутчики знакомятся, бабушки угощают домашними пряниками из целлофановых мешочков, соседи на боковых местах азартно режутся в карты. Мы с родителями играем в «отгадай предмет».

Колеса ритмично отбивают главный хит моего детства: «Я еду в гости к бабадеш». Бабадеш значит бабушка и дедушка. Когда мне было два годика, я любила бегать и упрощать слова. Я подбегала к бабушке и говорила «баба», а потом разворачивалась и неслась к дедушке с воплем «деш!». Так и прижилось – Бабадеш.

Начинает смеркаться, поезд прибывает в город Барнаул. Толпы людей носятся по вагону, новые попутчики рассовывают необъятные поклажи. Народу много. Кто-то шутит о «селедках в банке, которым живется свободней». Не верю. Разве может быть что-то прекрасней спертого вагонного воздуха и похрапывания утомленных пассажиров? Совсем скоро будет станция «Т», где нас встречают бабушка и дед.

Они приехали на красно-оранжевом москвиче 412-й модели. Снаружи минус тридцать, поэтому они сидят в машине и обсуждают завтрашний день. К ним едет сын с семьей. Это большое событие.

Показалась телевышка поселка.

– Одевайся, – командует отец. Я быстро натягиваю одежду. Мама бережно расправляет бахрому красного шарфа. Мы идем через спящий вагон к выходу. Зевающая проводница выходит с нами в тамбур.

– Х-шшш, – скрипят тормоза, и нас отбрасывает в сторону. Резким рывком тетя-проводник открывает дверь и поднимает порог. Грохот такой, что невольно затыкаю уши.

– Спасибо, – говорит отец и спрыгивает на землю. Я приземляюсь к нему на руки. Сумка. Мама. Отец ловко пристраивает сумку на плече и уводит нас от поезда. В стороне вокзала мелькают две фигуры.

– Бабушка! – кричу я и бегу навстречу.

– Внученька, – слышу ее голос, и внутри зажигаются звезды.

Утром я медленно открываю один глаз. Кружево, кружево, полоска тюля. Размыкаю веки: окно! Самое родное, самое любимое. С меня ростом, широкое прямоугольное окно с белыми рамами. Рядом второе. Повторяю процедуру еще раз. Все по-настоящему! Пора появиться к завтраку.

С кухни слышатся громкие голоса. В дверную щель рвется блинный дух. Бабушка печет блины. Не-е-т. Торопиться ни к чему. Нужно строго соблюсти ритуал и одеться в местную одежду. Открываю трюмо, перебираю вещички, оставленные поколениями. Старые штаны брата Федьки-медведьки, роскошная вязаная кофта из Германии тети Тамары, мои желтые колготки с голубой заплатой на коленке (видимо, бабушка заштопала!), кепка сестры Машки-чебурашки и короткие шорты для футбола. Темно-синие, с белыми лампасами! Они самые живучие. Семеро внуков, тысячи футбольных матчей, а все как новенькие!

Синие шорты и красная кофта на больших пуговицах идеально сочетаются с подкрашенными красным фломастером губами и ногтями. Косу заплела по-модному – набок. Гордо, с третьеклашечным выражением лица и уверенностью первой красавицы на деревне, выхожу в кухню. Хотела еще портфель привезти, да мама не разрешила!

– Внученька, проснулась, – суетится бабушка и целует в макушку. – Бабадеш, моя ненаглядная! – Бабушка берет мое лицо в ладошки. Они теплые и родные. – Как сейчас помню: топ-топ крохотные ножки! «Баба! Деш!» Да так звонко!.. Ой, – спохватывается бабуля, – садись скорей, возьми горяченьких. Пока не остыли.

Нарядная и разукрашенная сажусь к столу. Мамины глаза хихикают, папины ищут аккуратную шутку. Меня спасает дед:

– Надюш, как дела в школе? Рассказывай, – дед поворачивается к печке и делает самокрутку. Желтые руки трясутся, голова немного подергивается. Черная от копоти фуфайка расстегнута спереди. Дед похож на сказочного трубочиста с седой челкой и недельной щетиной.

– Все хорошо, деш. В школу хожу, – скрученный треугольником блин опускается в растопленное масло. Золотое, с молочными прожилками, оно скатывается с румяного теста и капает на стол. Воздушная мякоть, чуть сладковатый вкус и хрустящие краешки блинчиков подтверждают исполнение желаний.

– Летом к нам приедешь?

– Да я бы и сейчас осталась. Только родители не пускают, – смело заявляю деду. Папа грозит кулаком, мама качает головой.

– Дед, ну что ты опять начинаешь. Дай поесть ребенку, – на тарелку опускаются пять горячих красавцев, сводя с ума трех городских жителей. Пару минут все молчат. Только слышно шипение теста и стук сковородок.

Бабушка печет блины сразу на трех чугунных сковородках. Ее ловкости позавидовал бы маститый жонглер. Большая кадушка с тестом стоит возле газовой плиты «трехглазки». Большой половник поднимается вверх, и на раскаленную поверхность льется молочно-белая смесь.

Бабушка похожа на добрую Бабу-Ягу. Белый платок завязан узлом назад и сидит на макушке. Цветастый передничек повязан поверх серого сарафана.

Взрослые начинают говорить о дневных делах, когда вместе с облаком холода входит тетушка. Уже с порога слышится ее задорный смех:

– Приехали! Точно приехали! Здрасьте вам! Явились – не запылились?

Все встают, обнимаются, смахивают слезы и снова рассаживаются в крохотной кухне.

– Вер, блинцов? – Бабушке непременно нужно накормить всяк входящего в дом.

– Мам, ну что ты?! Только из-за стола! Гостей корми, смотри, какие худосочные, – тетушка снова разражается смехом. Двойной подбородок хохочет вместе с ней.

– Да, гости такие, не едят ничего.

Родители неуклюже выходят из-за стола. Начинаются взрослые разговоры. Многое непонятно. Я одеваюсь и спешу на улицу. Вслед слышу дедушкин голос:

– Надя, собаку не отвязывай!

Пропускаю фразу мимо ушей. Я же всего на денек! Ненадолго можно, – разрешаю сама себе.

Во дворе царит сырой, тяжелый воздух. Земляной пол, деревянный потолок и глиняные с соломой стены царствуют под навесом. Выхожу в передний двор. Дозор выскакивает из будки и прыгает от радости, встречая гостью. Пес мне до колена, рыжие пятна весело искрятся на зимнем солнце. Снимаю цепь с крючка и бегу вместе с ним в огород.

Как же здесь все преобразилось! Последний раз мы приезжали в сентябре – картошку копать. Тогда съехалась вся родня. Даже дядя Коля из-под Москвы прилетал! На поле громоздились стога картофельной ботвы: семья большая – картошку на всех растили. Сразу и тыкву собрали. Тыковки в этот год уродились плотные, ярко-оранжевые, величиной с меня. На тыквах сидели, как на стульях, во время перекуров. За работой съели мешок арбузов под постоянный гогот и песни.

Сейчас поле ровное и пустое. Оно не помнит летнего зноя и осенней слякоти. Оно теперь замужем за снегом.

– Столько снега? И все мне? – говорю сама себе. С трудом держась на ногах, направляю собаку. Пес рад прогулке. Сугробы скрывают его с головой. С разбегу влетаем в снежное царство.

– Приве-ет! – слышу знакомый голос. Это Юрка с соседней улицы. Шапка-ушанка медвежьего цвета, фуфайка и ватные дворовые штаны. Видимо, управлялся. У них много скотины, даже лошадь есть. Бабушка говорит: «зажиточные». Юра перемахивает через хлипкий, заваленный набок забор и продвигается ко мне. Наши участки подпирают друг друга спинками. Юрке двенадцать лет. Он старше меня на три года. Очень взрослый. Его все знают. Он деревенский.

– Ты что, приехала? Когда?

Завязывается беседа, но ненадолго. Столько хлопот на снежном фронте!

– Давай будем играть во взятие Бастилии?

– Давай! – поддерживаю идею. Бастилия – очень красивое слово. Это явно где-то в Португалии. Рядом с Уэльсом. Тоже загадочно звучит.

– Только чур, крепость сначала вместе строим?!

Согласно киваю. Начинается возня. Дозор крутится рядом, катается в снегу. Его привязали тут же к общему штакетнику. Рукавицы промокли: снег жжется и царапает запястья. Шарф похож на гроздь белого винограда: комочки снега и льда цепко держатся за пушистую пряжу.

Все огороды превратились в одну белоснежную постель, накрылись одеялом из лебединого пуха. Ни души. Ни звука. Где-то в начале улицы мелькает черное пятно. Кошка! Дозор бросается со всех ног, вырвав гнилую палку из хлипкого забора. Цепь тащится за ним.

– Дозор! – кричу я. Мне страшно. Я боюсь потерять пса.

– Дозор! – басит Юрка и бросается следом.

Дозор не слышит. Он мчится со всех ног. Только уши мелькают над сугробами. Внезапно пес подпрыгивает, взвизгивает и заваливается в снег. Я никогда не слышала такого звука. Ему больно! Я не могу пошевелиться. Страх сковал меня изнутри, теряю ощущение реальности. Как во сне, сражаясь с непослушным телом, заставляю себя пошевелиться. Бросаюсь следом. Снег не пускает, тянет за ноги, набивается в валенки. Плачу. Что же там случилось?

Доползаю до собаки. Юрка расчистил снег возле пса, сидит над собакой, осматривает переднюю лапу.

– Капкан, – небесно-голубые глаза тревожно смотрят на меня.

Дозор огрызается на незнакомца, скулит. Не подпускает Юрку к себе.

– Надя, давай так: вот тебе шарф, – каким-то не своим, взрослым, голосом говорит друг. Он снимает с себя шарф и дает мне, – держи крепко пасть Дозора, навались сверху, чтобы он не мог вырваться, – я разожму капкан.

– Как держать-то? – сквозь слезы бормочу я.

Капкан ржавый. С зубами как у пилы. Стальные челюсти цепко ухватили переднюю лапу собаки, рана кровоточит. Под лапкой наметилась кровяная лунка. Закутываю Дозору морду, всем телом наваливаюсь сверху. Юрка разжимает капкан. Пальцы побелели от холода. «Давай, Юрочка! Давай!» – шепчу про себя. Раз, еще раз. Дозор бьется, как перепуганная пташка. Наконец заветный щелчок. Выдыхаю.

– Молодец, Дозор. Хороший пес! Сейчас, сейчас, – ласково разговаривает с собакой Юра.

– Бери спереди, а я сзади. Отнесем к твоему деду, – распоряжается Юра.

Вытираю слезы снежной рукавицей, под глазами щиплет от мороза, ноет стертая детская кожица. Аккуратно ступая, несем Дозора во двор.

– Ребята, обедать! – зовет бабушка. Но видит нас с Юрой и охает: – Де-е-ед! Скорей сюда.

Дед бурчит и вываливается во двор. Юрка рассказывает, как все было, я реву и хлюпаю носом.

– А ну хватит реветь! Жить будет! Давай его сюда, в сени. Бабка, неси бинт.

Бабушка суетливо бежит в дом. Дед осматривает лапу, обрабатывает жидкостью из бутылочки и накладывает бинт. Дозор жалобно скулит, но не противится рукам деда.

– Повезло тебе, псина! – дед встает с колен. – Видимо, капкан совсем древний и механизм никуда не годный. Даже перелома нет.

Юрка топчется. Ему неудобно. Не принято вот так у чужих людей во дворе отираться.