О чём мечтает весна - страница 12

– Почему ты не возвращаешься в подол?

– Я вызвался ухаживать за девой лесной, что вы из-за Медвежьего ручья привезли. Ядвига сказала, что чары на ней.

– Пусть другой кто о ней позаботится, а ты мне был обещан.

– Прости меня, Лада, прости, если сможешь. Засватали меня тебе батюшка с матушкой, да только сердце моё забрала Снегурочка. Не уж-то бы ты стала со мной перед богом и дала бы клятву венчания, зная, что полюбил я другую?

– А ты полюбил? Разве знаешь ты её? Не слышал ни голоса её, ни глаз не видел.

– Я их вижу теперь, когда свои закрываю, – Ярослав выкрикнул об этом уверенно и убедительно.

– На колдовство это похоже, суженый мой! Приворот али загово́р какой!

– Чур тебя! – схватил свои вёдра Ярослав.

«Чур меня», – одёрнула себя в мыслях Лада. Она пожалела о том, что пришла сюда, о том, что искала Ярослава. Не нужны ей оказались ответы его. Любовь их он предал, и нечего с предателя спрашивать. Ручей разделил их своей холодной водой. Намёк самой природы, что пробежало между ними что-то непреодолимое. И не воротится, как не повернётся вспять течение.

– Ступай, куда шёл! – крикнула Лада вслед Ярославу, перебивая журчание Смородины.

И сама пошла, быстро, но задумчивость всё ж овладела ею.

Что делать-то теперь она будет?

– Что делать-то, а хозяйство разве куда-то девалось? – зазвучал в голове голос матушки.

– Что делать-то, разве день завтрашний не придёт теперь? – заговорил разум голосом Смиляны. – Полно тебе уж. Вспомни, хотя бы, о варяжских женщинах, идущих в бой плечом к плечу с мужчинами. Представь их и возьми взаймы прыти и доблести.

«Ярослав хотел в Чернигов с Анисимом ехать. Может, теперь мне занять это место и податься в дружину княжескую?»

Где-то в чаще снова запел рожок. На мгновение показалось, что теперь он играет не мелодичную песню, а призывает её на войну. Нет, всё-таки показалось, музыка лилась лиричная. И теперь Лада осознала, что не мерещится ей, а кто-то действительно играет. Поддавшись любопытству, де́вица отошла от берега, следуя источнику звука.

На опушке, к коей не вели тропы ни глухие, ни исхоженные, играл на чудном инструменте высокий мужчина. Волосом заросший, в бороде листва сухая, а разодет празднично и не по погоде. Рубаха белёная, вышивкой пестрит золотой да красной, пояс широкий каменьями расшит, сапоги как цвет-огонёк пламенем сверкают. Увидал Ладу и музыку свою остановил.

– Не напугал тебя, де́вица? – голос о годах сказал, эхом по опушке пробежал.

– Чем же, сударь? – если поначалу Ладу и смутила ненавязчивая песнь, льющаяся с лесным ветерком, то теперь, когда она увидела её исполнителя, предрассудки свои отбросила.

– Дикие места эти в Муроме недобрыми слывут, и много суеверий ходит об обитателях здешних, а также тех, кто в топях ещё северней живёт.

– О ком же ты, сударь, говоришь? О Бабе-яге да Лешем, о кикиморах болотных да русалках, что на древах вековых селятся? – Лада рассмеялась.

– А разве ты не веришь в них?

– Может, и верю, а только не встречала никогда.

Теперь в ответ рассмеялся мужчина.

– А я не напугала тебя, сударь? – спросила Лада.

– Чем же, де́вица?

– Ты ведь тоже веришь в Бабу-ягу да Лешего, в сороку бесхвостую и чудище поганое. А вдруг, я и есть ве́щица, какой рядовичей несмышлёных пугают.

Мужчина обернулся задом, нагнулся и между ног своих выглянул на Ладу, выпрямился и встал обратно:

– Теперь совсем не боюсь.

– Повеселил меня, сударь, – вздохнула Лада, от смеха успокоившись, – и я уж точно не забоюсь тебя теперь.