Вова и Миша на Дедов Морозов не тянули. Играли злодеев, пиратов, придворных, снеговиков.
Гуля была Снегурочкой.
В остальном второй курс не сильно отличался от первого.
Мы покупали домашний самогон в окошке частного дома.
Вова закусывал огурчиками.
Гуля отбивалась от моих навязчивых подкатов.
Я прогуливал пары.
Я обходил стороной оркестрантов.
Я получал кормовые сорок с чем-то рублей и покупал на них две порции пельменей.
Я репетировал Плюшкина по пьесе «Мой милый Плюшкин».
Я носил лосины на танцах.
Я спал за кулисами.
Я гримировался в старика и скелет.
А потом…
* * *
Отчисление.
Я опоздал на прогон «Плюшкина». На полтора часа. Проспал.
Сергеич был в гневе.
Сергеич сказал: «Возмутительно», – и схватился за сердце.
Сергеич сказал: «Вы в гроб меня вгоните».
Сергеич сказал: «Убить тебя мало!»
Сергеич сказал: «Пошел на хрен!»
Сергеич сказал: «Показа не будет, – и добавил, – чтобы больше тебя не видел».
Он поставил мне двойку за мастерство, впервые за 20 лет своей преподавательской деятельности.
Катька ревела.
Катька готова была меня убить.
Она засадила мне кроссовкой между ног и никогда больше со мной не разговаривала.
Через неделю на доске вывесили приказ о моем отчислении.
В военкомате узнали, в военкомате обрадовались и тут же прислали мне повестку, но я сломал руку и получил очередную отсрочку.
Не радовала меня поездка в армию.
Удивительное дело, но когда меня отчислили, я вдруг понял, что в училище было не так уж и плохо. Не знаю, может, сработал эффект отнятой игрушки, а может, я успел привыкнуть и даже немного полюбить это лицедейство и прочие театральные прибамбасы, но мне определенно захотелось вернуться и доучиться до конца.
Поэтому летом я подал заявление на восстановление и восстановился, так как с мальчиками по-прежнему была напряженка.
* * *
Восстановился.
Новый курс был еще меньше моего. Всего два парня: я и Валера. Да, этот самый Валера, который сегодня меня уволил. И семь девчонок. Немного адекватней наших, но лишь немного. Спасибо, хоть про «пророжаться» никто не рассказывал.
С Валерой мы быстро нашли общий язык. Еще бы – один среди семи театралок, да он даже Мише был бы рад, а я намного приятнее Миши. Нет, Валера, конечно, пытался воспользоваться положением, даже подкатывал чуть ли не ко всем сразу, но быстро понял, что ни к чему хорошему это не приведет. Да и девчонки гораздо охотнее поглядывали на поджарых танцоров, а не на пузатенького Валеру.
Мы реально сдружились.
Мы оба отрастили бородки.
Мы зависали в барах.
Мы рубились в «Контру» по сетке.
Мы играли Деда Мороза по очереди.
Мы придумывали и записывали какие-то дурацкие песни на диктофон.
Нас стали называть близнецами, хотя мы не очень-то похожи.
Я вдруг стал получать кайф от учебы, от репетиций, бесконечных выяснений, кто выкладывается по полной, а кто нет, от неоправданных обвинений в отсутствии таланта и от совсем не робких надежд на попадание во МХАТ или «Современник».
Валера смотрел на мир более практично, и это мне в нем нравилось. Он постоянно находил какие-то халтуры, халявы, акции, никогда не сидел без налички, но при этом не жмотился и угощал топливом.
И лишь редкие встречи с Сергеичем и его испепеляющий взгляд добавляли небольшую, но вполне ощутимую ложку дегтя в мою практически медовую учебу.
* * *
И мозг решил сделать передышку, словно дальше ничего не происходило, словно здесь запряталась причина, и нужно ее непременно найти. Но есть ли она? Да и главное – зачем? Зачем мне знать, за что, даже если есть за что? Ну, узнаю я, что изменится? А ничего. Это меня спасет?
