У Вовы были огромные уши, мелкие кудри, как у барашка, и здоровенные мозолистые руки. Вроде уже не жил в деревне и не работал, но мозоли все равно не проходили. Как и я, он не хотел идти в армию, а все это актерство ему было до одного места. На парах он сидел на последней парте и спал. Если бы это было нормальное учебное заведение, его бы будили и делали замечания, лишали стипухи и все такое, но это был обыкновенный кулек, и на Вову никто не обращал внимания. Он все время говорил: «А вот у нас в деревне» – и изображал разных дядь Вась, теть Марусь и прочих колоритных персонажей. Делал он это, надо сказать, первоклассно, но как только доходило до репетиций Чехова и Островского, все мастерство куда-то испарялось, и Вова становился еще более деревянным, чем Миша.
Всего нас училось тринадцать человек. Остальные тоже были чудаковатыми, но не настолько.
Катька три раза поступала в театралку, но успешно проваливала. И неудивительно: экспрессия – ее второе имя. Даже «кушать подано» она произносила так, словно ее ломало от передоза. Хотя, наверное, каждый третий заваливал вступительные на актерку института. В училище брали всех.
Юлька твердила, что театр – это рупор, и она пришла вещать всем женщинам, что они не могут называться женщинами, пока не выполнят свою священную обязанность и не пророжаются. Она именно так и говорила – «пророжаться».
«Да как ты не понимаешь, – убеждала она несчастную Гулю, – каждая, абсолютно каждая женщина должна пророжаться».
Сама она не смогла забеременеть – не все в порядке со здоровьем. Но ее даже Сергеич побаивался.
Нина фанатела от Агузаровой.
Стася писала рассказы и пьески про ангелов.
Марина красила волосы в розовый и говорила о Зощенко «тот, что про щенков писал».
Вероника – анорексичка.
Лера картавила, носила дреды, широкие штаны и читала рэп.
Тома смотрела «Дом-2», мечтала стать его участницей и несколько раз отправляла свою анкету.
А Женька хохотала как ненормальная. Всегда. Даже если никто не смеялся.
С такими людьми мне приходилось не только учить историю театра или основы звукорежиссуры, но и контактировать на сцене, играя в различных этюдах и сценках.
Хотя на парах я бывал от случая к случаю. Мастерство старался не пропускать, а на все остальное забивал без сожаления.
Обидно бывало только, когда решался-таки прийти, а пару, как назло, отменяли.
Очень часто я думал, что я здесь делаю вообще?
Хотя так каждый второй, наверное, думал.
Еще раздражали танцоры и, почему-то, оркестранты. Первые строили из себя непонятно кого, вроде как мы такие звезды-звезды, что хоть завтра в Большой театр, а вторые – очень жалкие. Так и хотелось их чмырить. С одним я схлестнулся не на шутку. У него оказались крепкие руки, на тубе, наверное, играл, но я все равно навалял ему по первое число. Правда, потом они подкараулили и отметелили меня всем отделением.
Вот в этом они молодцы, держались вместе, как настоящий оркестр.
А у нас в группе все сами по себе были. Я общался только с Вовой и то, в основном, тостами, и немного с Гулей.
Сергеич говорил, что мы должны сплотиться и быть как одно целое.
Но ничего подобного не происходило.
* * *
Второй курс.
Новогодние утренники.
Новогодние утренники.
Новогодние утренники.
Это ад. Мы должны были «дедморозить» по очереди. Но «дедморозил» только я. За мероприятие я переодевался по семь раз, а если учесть, что в день у нас было по три-четыре утренника, то получалось и все тридцать. О накладках даже вспоминать не хочется. То борода отвалится, то какой-нибудь особо талантливый и расторопный ребенок как засадит со всей силы по коленке. А как знатно потелось под кучей одежек, свитером, шубой и валенками, это просто сказка – покруче всяких саун.
