Собственно говоря, сама эта их логика совсем ведь не более чем попросту сколь так наглядное порождение праздного и умиленного безделья в делах самого конкретного обдумывания всех тех весьма немаловажных и сложных вопросов всего того более чем обыденного, житейского бытия.
И, кстати, вот еще что: расположено оно гораздо уж далее всяческой дали от всех тех доподлинно настоящих потоков всяческого здравомыслящего общественного сознания.
Поскольку это именно в угаре интеллигентских дискуссий о самых различных аспектах всевозможных перемен к чему-либо и вправду несусветно лучшему сама собой разом исчезла всяческая хоть сколько-то стоящая того ретроспектива грядущей, куда только и вправду более праведной общественной жизни…
Все эти богоспасительные беседы носили тогда тот еще без тени сомнения самый злосчастный характер, так сказать, бескрайне умиленных светских надежд, а не до чего строго и до конца вполне выверенных логических построений.
Вот он тому до чего наглядный пример из самого окончания романа Достоевского «Бесы»:
«Мне ужасно много приходит теперь мыслей: видите, это точь-в-точь как наша Россия.
Эти бесы, выходящие из больного и входящие в свиней – это все язвы, все миазмы, вся нечистота, все бесы и все бесенята, накопившиеся в великом и милом нашем больном, в нашей России, за века, за века! Oui, cette Russie, que j’aimais toujours*. Но великая мысль и великая воля осенят ее свыше, как и того безумного бесноватого, и выйдут все эти бесы, вся нечистота, вся эта мерзость, загноившаяся на поверхности… и сами будут проситься войти в свиней».
(*Пусть Россия все та же прежняя).
Интересно вот только, где это, собственно, видано…
Уж из действительно явного тут разве что то одно: нет никаких в том сомнений, что великий писатель попросту ведь без тени сомнения придался идеалистическим размышлениям, весьма и весьма бескрайне так исключительно ведь далеким от всего этого нашего истинно повседневного существования.
Но, скорее всего, он всего-то навсего более чем беспричинно поддался некоему внешнему влиянию, поскольку российский либерализм 19-го столетия весь, как он есть, пропах духами Французской революции.
Ну, а гильотина новоявленным радикалам со всей на то очевидностью показалась средством не во всем уж достаточно радикальным – им, как видно, понадобилось нечто, что будет значительно поновее, дабы всех угнетателей разом-то со свету сколь незамедлительно попросту сжить.
Их пылающий мозг нисколько не признавал никакой плавной постепенности и хорошо обдуманных, согласованных со всем этим миром самых же решительных действий.
Им-то было надобно все сразу и прямо сейчас, поскольку несколько позже вполне может оказаться чересчур поздновато, и совсем невзначай еще смогут и обойтись буквально безо всякого их прямого участия в великом и требующем крайней неспешности процессе весьма медленного преобразования всей этой нашей общественной жизни.
Пиши не пиши про то, что люди никак не смогут заново (лучше) наладить свой быт, обильно пустив кровь всех своих будто бы и впрямь крайне безжалостных угнетателей, но есть и такие, которые всегда отыщут себе лазейку, дабы избегнуть неизбежного провала всей этой их извечно грязной (от сырой землицы) логической линии.
Они же именно так под нее до чего только безотлагательно смело закапывают совершенно же все, что над ней возвышается в плане всего того обыденного своего общечеловеческого благоустройства.
