А кроме всего прочего, в том числе и болезни классиков русской литературы, а также и их весьма тяжкий жизненный опыт неизменно вполне ведь всерьез сказывались на всем-то и без того никак не лучшем здоровье их долгими веками угнетенной нации.
Например, тот же Чехов, лет 11 чрезвычайно намаявшись от донельзя некогда тяжкой хвори (туберкулеза), в том еще изначальном своем душевном смысле явно дал дуба как старый добрый Чехов, а стал он тогда Чеховым злым, желчным, буквально-то неуемным буревестником революции.
Скучно ему жить на Руси тогда стало!
Впереди брезжил самый неизбежный конец и вовсе не от дряхлой старости!
И даже в его великом, никем и поныне не превзойденном по красоте рассказе «Дама с собачкой» он также вполне допустил откровенную социальную грязь, занозившую умы всего его поколения.
А это и явилось тем весьма отягощающим фактором для всего того еще, лишь в то время разве что последующего столетия, поскольку именно плоды его наследия Россия и пожинала в течение 74 лет.
Чехов, «Дама с собачкой»
«А давеча вы были правы: осетрина-то с душком! Эти слова, такие обычные, почему-то вдруг возмутили Гурова, показались ему унизительными, нечистыми. Какие дикие нравы, какие лица! Что за бестолковые ночи, какие неинтересные, незаметные дни! Неистовая игра в карты, обжорство, пьянство, постоянные разговоры все об одном. Ненужные дела и разговоры все об одном охватывают на свою долю лучшую часть времени, лучшие силы, и в конце концов остается какая-то куцая, бескрылая жизнь, какая-то чепуха, и уйти и бежать нельзя, точно сидишь в сумасшедшем доме или в арестантских ротах»!
Да и Федор Михайлович Достоевский тоже ведь жизнью совсем невеселою жил со всеми этими его эпилептическими припадками, никак уж не мог он разглядеть весь окружающий его мир в истинных и во всем до конца действительно разумных рамках.
Вот как он живописующее описывает состояние человека после эпилептического припадка, которыми он и сам, между прочим, немало лет сколь тяжко страдал…
Буквально ведь почти все долгие годы своего и без того весьма так нелегкого творческого пути.
Достоевский, «Униженные и оскорбленные»
«Очнувшись от припадка, она, вероятно, долго не могла прийти в себя. В это время действительность смешивается с бредом, и ей, верно, вообразилось что-нибудь ужасное…».
Не знаем мы да и никогда уж того не узнаем, чего это именно могло вообразиться бедной девушке (сроки сдачи романа автора во всем поджимали), но самому Достоевскому явно вообразились все верные принципы захвата и удержания российского общества в рамках чудовищной, доселе нигде и никогда еще невиданной диктатуры.
И именно этак оно затем на деле и вышло под властью оседлавших светлые мечты о всеобщем благе кровожадных вампиров.
Они более всего жаждали пролития людской крови и ничегонеделания на вершине своей абсолютной безгрешности, а также буквально всеобщего пред всех их ничтожеством преклонения за ту ими даже и в мечтах никак не дарованную…
Зато уж сколь многословно и бессовестно наобещанную, беспредметно ласковую, грядущую отчаянно светлую жизнь.
Вот он тому самый явный пример из его выпукло наглядных «Бесов»:
«На первый план выступали Петр Степанович, тайное общество, организация, сеть. На вопрос: для чего было сделано столько убийств, скандалов и мерзостей? он с горячею торопливостью ответил, что «для систематического потрясения основ, для систематического разложения общества и всех начал; для того, чтобы всех обескуражить и изо всего сделать кашу, и расшатавшееся таким образом общество, болезненное и раскисшее, циническое и неверующее, но с бесконечною жаждой какой-нибудь руководящей мысли и самосохранения – вдруг взять в свои руки, подняв знамя бунта и опираясь на целую сеть пятерок, тем временем действовавших, вербовавших и изыскивавших практически все приемы и все слабые места, за которые можно ухватиться».
