– Господин епископ, при всем уважении, – раздраженно сказал Эльфин, – совершенно ничего не понимает в таких вещах. Он, например, никогда несколько месяцев кряду не пировал, и поэтому искренне считает, что это весело… Он, знаешь ли, думает, что быть богом – это такое беззаботное занятие, когда ты сидишь на троне и тебя осыпают золотом и девицами. А на самом деле, – Эльфин прикусил губу, – на самом деле – это как жонглировать огненными шарами. Ты не можешь брать слишком мало, потому что иначе тебе будет нечем делать свою работу; ты не можешь брать слишком много, потому что иначе огонь погаснет; ты не можешь ничего удержать надолго, потому что это невозможно; и ты не можешь остановиться, потому что иначе все рухнет. И если у тебя получается – то есть, ты успешно удерживаешь круговорот, то земля становится плодородней и людей становится больше. И начинают осыпать тебя чем попало, и вот тогда становится по-настоящему сложно. То есть, это можно как-то решать до поры до времени, можно что-то перепоручить, можно сделать храмовую структуру – но чем лучше ты справляешься, тем быстрее упираешься в предел. – Он встряхнул головой, будто отгоняя мрачные мысли, сделал усилие и улыбнулся. – В общем, именно поэтому «был». Никто, кроме Единого, не может быть богом людей и не сломаться. Это Завет Авалона с Единым с тех пор, как пала Атлантида. Как это у вас говорят в Ллангатене… «я в завязке», – он сверкнул зубами.
Керидвен передернуло:
– Не говори так. Сколько раз слышала – «в завязке, в завязке», ни разу это добром не кончилось. Вот папаша мой тоже… клялся-божился, а потом по пьяни с лошади сверзился, и шею поломал, – она помрачнела.
Эльфин помолчал, накручивая ее прядь на палец.
– Клятвы дану отличаются от человеческих, – наконец, сказал он. – Мы не можем нарушить слово, как вода не может течь вверх. Но клятвы, они… как молодое вино для ветхих мехов. Как попытка сшить проволокой ткань. Они испытывают мир на прочность, и он не всегда выдерживает. Мы не всегда выдерживаем. – Он вдруг подался вперед. – Обещай мне… обещай мне, что скажешь, если что-нибудь пойдет не так. Если что-то будет слишком или чересчур. Если ты захочешь остановиться. Неважно, что это будет.
Эльфин был совсем рядом, у него были короткие светлые волосы, которые топорщились над высоким лбом – в них можно было запустить руку и ощутить пряди между пальцами. Совсем гладкое, молодое лицо, к которому можно прижаться щекой. Углами расходился в стороны небрежно сколотый белый ворот, и Керидвен знала, что если потянется поцеловать жилку, убегающую внутрь, то услышит губами биение крови под соленой кожей. Но Эльфин смотрел на нее сейчас – изнутри себя, через свое давнее прошлое, через море, затопившее Атлантиду – и все становилось зыбким. Только оболочка; только игра; только мираж над волнами, через который они перемигиваются огнями во тьме, как маяки между островами.
Керидвен отвернулась. За высокими окнами стелились холмы. По холмам вился затейливый узор из кругов, завитков и спиралей – в точности такой, как у Эльфина на жилете. Вчера его еще не было – и, наверно, не будет завтра.
– Я плохо знаю, что здесь у вас так, а что не так, – сказала Керидвен.
Эльфин обнял ее.
– Здесь… по-разному. Не слушай то, что вокруг. Слушай себя.
Шепот коснулся затылка и потек по позвоночнику, оставляя огненный след, собираясь внутри, как вино в кувшине. Будто поцелуи просачиваются под кожу и падают каплями со свода пещеры, вниз, на раскаленное озеро внутри.
