Девушке исполнилось шестнадцать. Братья спиритуалы верили в магию цифр. Подсчитав, что сумма возраста Марии равна «семи», то есть, числу даров Святого Духа, её отец готов был испустить свой дух со спокойной совестью…»
*«Смерть открывает ворота в дивный, я бы сказала: сенсационный мир», – вспоминая своё путешествие с Магистром, на секунду отвлеклась Маша, но голос продолжал…
«…Луч солнца упал на Марию в тот миг, когда на неё бросил взгляд Александр, и её тёмно-зелёные с бликами цвета фиалок глаза заворожили его. Удивила и никак не соответствующая её бедственному положению улыбка на порозовевшем лице. Что-то наподобие сострадания шевельнулось в его сердце, или то завистливый змей побуждал его соблазнить её яблоком познания. Он даже представил, как она впивается зубами в спелую плоть греховного плода, слизывает с губ его сладкий сок. И бархатистая зелень её глаз ещё больше темнеет от надвигающейся страсти.
Тревожный озноб, как порыв ветра, пробежал, затронув потаённые уголки его души. Он испытал предвкушение. Может быть, такое же чувство испытывает искатель воды, когда виноградная лоза вдруг вздрагивает в его руках и тянется к ещё невидимому источнику.
– Вы в замке дворянина. Наш род три века носит это звание, не роняя чести, – обращаясь к Марии, перебил Александр разговор двух братьев, – и вы найдёте здесь кров и защиту.
Ничего подобного от себя он не ожидал, но, что сказано, то сказано.
– Три века. Святое число. Мария, детка, твоя мать мне говорила, что стены замка станут твоим домом… и могилой. Впрочем, что это мелет мой язык? В голове мутится. Сеньор, она вам станет дочерью… послушной.
– Дочерью? – растерялся Александр, – мне больше подошла бы роль мужа, – не подумав, бросил он, и тут же укорил себя за сказанное.
Ему уже за тридцать, но он, охотник и воин, о женитьбе ещё не думал. Ставить силки на птичек ему не по нутру. К тому же он решил ни с кем не связывать свою жизнь, чтобы не дать роду продолжения, унести в могилу проклятие, которое витало над ним не по его вине…»
*«Неужели Александр – сын Магистра и мой муж?» – неожиданно подумала Маша, за ответом возвращаясь к бегущей строке.
«…Угораздило же их отправиться в Париж, чтобы выправить бумаги на владение землёй после смерти отца, именно ранней весной, когда свершился суд над тамплиерами.
Или мать не случайно увязалась за ним? Хотя, вряд ли…
Остановились они у друга молодости отца, графа Армана де Люссака, который предложил с делами подождать, пока над тамплиерами не свершится суд. А именно, не казнят Великого Магистра, крёстного отца Изабеллы, дочери короля Филиппа, который решил отомстить куму за превышение ума, богатства и власти, обвинив его во всех мыслимых и немыслимых грехах, в том числе, в завышении цены на хлеб.
Следствие велось семь лет, а цены на хлеб не упали. Народ сердился, но во что выльется его гнев: в бунт или гулянье, никто не знал. На всякий случай, приговор решили огласить на паперти Собора Парижской богоматери. При слове «приговор» мать побелела и, сославшись на нехватку свежего воздуха, попросила проводить её.
Толпа понесла их по улице Блан-Манто к мосту Нотр-Дам. Но мать не замечала ни слякотной мостовой, ни соседства бродяг, уличных девок и прочей городской голытьбы, крепко держала его за руку и повторяла, словно в бреду: твой отец, твой отец, пока неведомая сила не вынесла их к ступеням собора, на колокольне которого как раз, будто стеная, подали голос колокола.
