– начала XX века. Его костюм, состоящий из брюк, пиджака и жилетки, изрядно полинял и потерял былую форму, на запястье у пожилого художника были старинные часы с большим циферблатом, а на носу сидело пенсне в стальной оправе (хотя, возможно, раньше это были обычные очки, у которых отвалились обе дужки). «Приветствую Вас, милейшая дама, – под стать своему внешнему виду, огорошил меня устаревшим обращением художник, и, не дождавшись ответа, продолжил: – Как Вам погодка и наш чудесный прибрежный городок?» Я немного растерялась и попыталась собраться с мыслями, чтобы ответить ему чем-нибудь столь же любезным. Только я открыла рот, чтобы это озвучить, как мой коллега по выставке широко улыбнулся и достал из продуктовой сумки завёрнутый в целлофановую обёртку бутерброд с колбасой, протянул его грузному молодому человеку и галантно пояснил: «Позвольте представить Вам моего сына, его зовут Эдуард», – и обратился к нему: «Кушать хочешь?» В ту же минуту существо мужского пола, своими размерами напоминающее кита, одетое в штаны по типу бермудов и клетчатую рубаху, вырвало из его рук бутерброд, освободило от обертки и моментально проглотило. «Детей надо кормить!» – подытожил художник и, любезно со мной попрощавшись, покинул зал, держа своего ребенка за руку. Впрочем, не прошло и десяти минут, как он снова предстал передо мной в сопровождении сына и с той же сумкой в руке. «А хотите посмотреть на мои картины?» – предложил художник. «Спасибо за приглашение. Не откажусь», – ответила я и прошла в его зал, стены которого были увешаны парусниками-близнецами. Первым моим желанием было выяснить, чем обусловлено клонирование кораблей, но художник опередил меня и задал тот же самый вопрос, что и ранее: «Скажите, как Вам погодка и наш чудесный прибрежный городок?» Сразу после этого он повернулся к сыну и заботливо у него поинтересовался: «Кушать хочешь?», – после чего достал из сумки очередной бутерброд, и его моментально слопал китоподобный отпрыск. «Детей надо кормить!» – с серьёзным выражением лица изрёк художник, а я задумалась о том, как на всё это правильнее отреагировать. Затем я вернулась в свой зал и стала развешивать оставшиеся картины, но вскоре это занятие было прервано вежливым обращением пожилого художника: «Как Вам погодка и наш чудесный прибрежный городок?». Я обернулась, и тогда он добавил: «Позвольте Вам представить моего сына, его зовут Эдуард». Художник дружелюбно мне улыбнулся, а я растерянно на него посмотрела, в недоумении развела руками и издала звук, наподобие: «Э-э-э-м-м-м». Впрочем, пожилого художника моя реакция нисколько не удивила и не обидела. Он снова одарил меня кукольной улыбкой, затем обеспокоенно обратился к своему сыну: «Кушать хочешь?», – и в ту же минуту полез в сумку за ещё одним бутербродом. Ноги у меня дрогнули и согнулись в коленях, но я всё же сумела устоять на месте. За пару часов пожилой художник задал мне этот самый вопрос ещё несколько раз, и тогда я окончательно поняла причину того, почему он написал бесчисленное множество одинаковых парусных кораблей. Зацикленность на одном и том же наверняка была вызвана болезнью Альцгеймера или каким-то другим заболеванием головного мозга.
Другим моим соседом, выставлявшим свои картины в соседнем зале, был мужчина в возрасте сорока с небольшим лет. Перемещался он по выставочному залу семимильными шагами, поэтому проследить за траекторией его движения было крайне сложно. Работы этого художника были выполнены в абстрактном стиле на крупных полотнах, и в небольшом зале они висели почти впритык друг другу. Эти изображения представляли собой совокупность широких полос серого, коричневого и чёрного цвета. Создавалось ощущение, что автор этих работ по профессии – маляр, поскольку человеку, натренированному в малярном деле, не составляет труда закрасить светлой краской поверхность полотна и провести по нему толстой кистью несколько широких ровных полос в разных направлениях. Но как выяснилось, энергичный художник по профессии был не маляром, а сварщиком. Посмотрев на работы художника-абстракциониста, я предложила ему пройти в мой выставочный зал. Он согласился и стал зигзагообразно перебегать от одной картины к другой. По кислому выражению его лица нетрудно было догадаться, что мои работы ему совершенно не понравились. «Ну что же, – наконец, вынес он свой вердикт, – каждый человек волен рисовать, что ему хочется, однако, мои картины мне кажутся гораздо более актуальными, чем Ваши». Сказав это, художник бросил на меня победоносный взгляд и, активно жестикулируя, продолжил: «Я вообще не понимаю, зачем пыхтеть по несколько недель или месяцев над творческим продуктом. Кому это надо? Картина должна радовать глаз, и всего-то. Для этого, во-первых, она должна быть большой, а, во-вторых, простой для понимания. Вот, к примеру, как у меня. Взглянешь на широкую полосу и сразу задумаешься: что это? Доска от забора? Ствол дерева? Полотенце? Оторванный от кофты рукав? Пила без зубьев? Носок без пары? Длинная свая? Распиленные вдоль оси пополам безнапорные трубы, которые можно использовать в качестве водосточных желобов? А может, что-то другое? Я так думаю: в каждой картине должна быть изюминка, мистицизм, сложная для отгадывания загадка. Тогда это – настоящее искусство! А рисовать людей, цветы, натюрморты, пейзажи… Какой в этом смысл, если всего этого полным-полно вокруг нас!» «Ну да», – промямлила я в ответ, понимая, что вдаваться в дискуссии с этим напористым мужчиной выйдет себе дороже.
