Двенадцать возлегли не суетясь,
Один лишь, препоясавшись, с дороги,
Любовью и смирением светясь,
Им омывал натруженные ноги.
В мерцанье звёзд притих Ершалаим…
Но даже здесь, за глиняным дувалом,
Глухих предчувствий тень мешала им,
И радости предаться не давала.
Исход из рабства – памяти тепло.
С журчаньем мерным речи арамейской,
Под сердце что-то новое текло,
В вечере древней Пасхи иудейской.
Надломлен Отчий хлеб рукой Христа:
«Ядите все, се Плоть Моя ломима,
Прибьётся к перекладинам Креста,
Чтоб, от ядущих, смерть бежала мимо.
Не плодом виноградным налита́
И чаша, вознесенная над вами,
Но Кровью прободенного Христа,
Бальзамом душ, истерзанных грехами.
Меж вами сын греха и друг бесам,
Предав Меня, себя предаст проклятью.
А впрочем, как написано, Я, Сам
Иду на поруганье и распятье».
К груди Его, болезненно приник
(Волной негодования объятый),
Любимый вопрошает ученик:
«Кто, Господи? Да кто же он – треклятый?».
«Он тот, кусок подам кому», —
И, хлеб, макнув, с улыбкой Назарея,
Иуде протянул, шепнув ему:
«Задумал что, то, делай поскорее».
С ухмылкою, приличной палачу,
Вошёл в Иуду дьявол господином.
Задул, души, коптящую свечу,
И выгнал вон, за серебром к раввинам.
