Мияки шагнул первый
– Сейчас посвечу, – сказал он.
Когда Лиа поднялась, Мияки обернулся:
– Ух ты! Не фига себе! Что это?
Стена была абсолютно чёрная и по виду гладкая. Внизу город, освещенный восьмиламповым железнодорожным прожектором. Посреди площадки стояла каменная тумба с колпаком, под которым находилось вогнутое зеркало. Пожалуй, сюда можно было бы без проблем уложить Альто. Правее находилась станина, поддерживающее что-то наподобие пушки. «Ух, ты! – обрадовался Мияки. – Ладно, потом разберёмся!»
Дети стали ощупывать стену. Она была прохладной и гладкой.
– Выключи фонарик, пожалуйста, – попросила Лиа.
– Зачем?
– Выключи, прошу.
Мияки повиновался. Когда свет потух, стало понятно, что стена прозрачная: за ней тёмное небо, закрытое облаками, с очень бледными звёздами, проблёскивающими сквозь прогалы. Мияки прильнул к стеклу вплотную. И увидел море. Оно было чёрным, но, благодаря волнам, видимым.
Недовольный голос Лиа выдернул его из созерцания:
–Хм,… А теперь можешь обратно включить? И посвети на меня. Пожалуйста.
Лиа увидела свое отражение: всклокоченная девочка, запылённая и замызганная, с запудренным цементом лицом. Обломанные ногти и неровно облезающий маникюр – золотые часики на запястье.
Мияки захихикал:
– Ну, что изволите, Ваша Пыльность?
Лиа чуть не заплакала от увиденного и от насмешки Мияки.
– Лучше на себя посмотри, чистюля!
В стекле отразился грязный мальчик с торчащими на голове зацементированными седыми сосульками волос. На ногах бесформенная обувь из скотча.
– Жаль, что сейчас не Хэллоуин! – радостно воскликнул Мияки. Его смешливое настроение никуда не делось.
Он подставил фонарь под подбородок и стал корчить рожи. Отражение выглядело то пугающе, то смешно, а то просто отвратительно.
– Дурак, что ли? – возмутилась Лиа.
– Между прочим, у меня на Хэллоуин день рождения!
Мияки невозможно было сбить с озорного тона. Он посветил над головой Лиа и заговорщически прошептал:
– Ой, там паук!
Это было лишнее! Лиа издала такой визг-крик, усиленный эхом гулкого помещения, что шутник присел и зажал уши ладонями. Лиа с расширенными от ужаса глазами судорожно заглатывала воздух. Обессилев, она перестала кричать и только дышала в сумасшедшем темпе.
– Я… я, по-пошутил… т-т-ты, ты что… и-ии-извини… б-б-больше не б-б-буду.
–Ты совсем, что ли, мальчик?
–Ну, всего-то шутка, – Мияки обрадовался, что принцесса может снова говорить.
–Я теперь боюсь здесь спать, – Лиа бухнулась на колени и заплакала.
Мияки сел рядышком с ней и стал шумно вздыхать, выражая сочувствие.
Неожиданно Лиа сменила тему:
– Я такая грязная, такой вид ужасный. Как я дальше буду жить? И всё чешется. – Лиа сказала это, покраснев. – Прости, как будто кто-то ползает по мне, и ты ещё… Я их очень боюсь… пауков всяких.
– Ой, —ответил Мияки и у него сразу зачесалось всё тело от макушки до пяток. Хуже всего, что не все места можно почесать при девчонке.
Он стал стягивать с себя самодельную обувь. Пришлось достать ножницы и резать, резать, резать, кромсать ненавистные опорки, чтобы сбросить их с себя. Сразу противно и сильно запахло. Лиа морщилась, а потом резко вскочила и выбежала.
Мияки пытался сгрести обрезки, но обнаружил, что ноги его стали морщинистыми и побелели. Настал его черёд пугаться и плакать: «Теперь они всегда будут такие?» Но ноги стали розоветь, чувствительность возвращалась.
Вернулась принцесса и принесла какой-то пакет, покидала в него обрезки миякиной обуви, хватая их брезгливо, двумя пальчиками, а другой рукой зажимая нос. Покончив с этим, она твёрдо сказала:
