Или так он слышал. В дни его молодости Ярмарка была менее замысловатой. Осторожно, Джевонс! Ты начинаешь честно признавать свой возраст! (А почему бы и нет? Потому что, если вспомнить, что ты здесь уже так давно, придется признать, что ты виноват: весь этот механический переполох, уничтожающий время, эти лихорадочные поиски временной нирваны – все это твоих рук дело. Это ты виноват!)
Хорошо, признай свой возраст относительно времени, но не в плане старческого слабоумия. Винтовой эскалатор бросил ему вызов, и он оттолкнул юношу в черном, за плечом которого под одеждой просматривался пистолет. Видимо, одна из этих современных пластиковых моделей, иначе сканеры на входе отобрали бы его. Джевонс едва успел бросить резкое, неискреннее извинение в ответ на дуло возникшего в руках у мальчишки пистолета; спираль вывела его из поля зрения и дальности до того, как побелевший палец сумел нажать на спусковой крючок, но до него донесся крик сопровождавшей стрелка разочарованной девушки:
– Че ты этого не сделал, а? Че? Думаешь, я хочу все время слоняться с ублюдком, которого шпыняют, как какого-то…
Обратная перистальтика эскалатора вытолкнула его, словно рвоту через желтогубый рот, на верхний уровень. Теперь Ярмарка окружала его со всех сторон, бурля и вскипая подобно разъяренной воде. Шум усилился вдвое. Через дорогу от него толпа расступилась, и источник криков и неистовой музыки стал очевиден: группа девушек в откровенных костюмах громоподобно играла на сверкающих латунных рожках, а одна из них выстукивала непрерывный ритм на чем-то вроде оснащенной усилителями ударной установки. Девушка была толстой; она вся тряслась. Толстый старик в соседнем киоске смотрел на нее и содрогался от передавшегося ему похотливого экстаза, то и дело прерываясь на громкие призывы посетить его собственное шоу.
Разделенная на сегменты дорожка шириной в сто футов бежала мимо. Когда-то – не так давно – он обладал достаточными рефлексами, чтобы выполнить невозможные маневры на самолете весом в десять-двадцать тонн футах в пятидесяти от земли. Будто во сне, он сделал шаг вперед, приноравливаясь к колебаниям и ряби дорожки, как танцор, подстраивающийся под неуклюжего партнера. Впереди дорожка пыталась столкнуть девушку, завершившую круг. Ей удалось продержаться на вздыбившемся участке секунд десять, прежде чем тот сбросил ее, и она с криком покатилась под ноги мужчинам на сегменте, который двигался на скорости сорок миль в час. Один из мужчин резко ударил ее ногой, а потом они скрылись из виду.
Пошатываясь, девушка направилась к краю, но тут ее схватил за руку дядюшка в костюме шута, по сравнению с которым патрулирующие Ярмарку люди казались лишь мрачной шуткой.
– Никак прокатиться надумала? Знаешь же, что это для того, чтобы попасть куда-нибудь в другое место, а не вернуться назад?
Девушка разрыдалась. Потоки слез размазали ее густой макияж. Дядюшка повернулся, чтобы скинуть ее с дорожки, но к тому времени Джевонса уже унесло так далеко, что больше он их не видел.
Да тебе-то какое дело, свирепо спросил он себя и тут же понял, что ответ таится в волнующем ритме роликов у него под ногами, в том, как подрагивание и скрип какого-нибудь изношенного, несмазанного подшипника нарушает гладкий ритм движения, овладевая им, проникая своей упругостью в кости его тела, убеждая сделать то или это…
…и он двигался по бегущей на скорости в пятьдесят миль в час полосе, как будто с детства на ней катался, на каждом переходе впитывая в себя еще по десять миль в час, не дрожа и не спотыкаясь.
