Сомс то выходил из денника, то снова входил, что-то бормоча, а изнемогающий от боли конь извивался и дергался.
– Да держи ты чертову тварь! – прикрикнул Сомс на конюха, сжимавшего недоуздок. – Чего ты зеваешь?
Конюх ничего не сказал. Он ни в чем не был виноват, но посмотрел на Сомса пустым взглядом.
Я глубоко вздохнул:
– Все симптомы указывают на одно: у этой лошади непроходимость.
– Ну пусть по-вашему. Пусть непроходимость. Так сделайте что-нибудь, чего вы ждете? Мы что, всю ночь тут простоим?
– Сделать ничего нельзя. Это неизлечимо. Остается только как можно скорее избавить его от страданий.
Сомс нахмурился:
– Неизлечимо? Избавить от страданий? Что вы такое болтаете?
Мне кое-как удалось сдержаться.
– Я жду, чтобы вы разрешили мне сейчас его пристрелить.
– Это вы о чем? – Сомс даже рот открыл.
– О том, что его следует немедленно пристрелить. У меня в машине есть специальный пистолет.
– Застрелить! – Сомс, казалось, вот-вот задохнется от ярости. – Совсем с ума сошли! Да вы знаете, сколько он стоит?
– Это никакого значения не имеет, мистер Сомс. Он весь день терпел невыносимую боль, и он умирает. Вам следовало вызвать меня давным-давно. Он может протянуть еще несколько часов, но исход предрешен. И он все время будет испытывать дикую непрерывную боль.
Сомс зажал голову в ладонях:
– Господи, за что? Его милость за границей, а то я бы дозвонился ему, чтобы он вас образумил. Повторяю, будь тут ваш хозяин, он впрыснул бы ему чего-нибудь и за полчаса поставил бы на ноги. Послушайте, а может, подождем мистера Фарнона? Пусть он его посмотрит.
Что-то во мне радостно отозвалось на это предложение. Впрыснуть ему морфия и убраться отсюда. Переложить ответственность на кого-нибудь другого. Так просто! Я взглянул на коня. Он уже опять кружил по деннику, спотыкался и шел, шел по выбитой в торфе дорожке в безнадежной попытке уйти от боли. Я смотрел на него, а он вдруг поднял мотающуюся голову и жалобно заржал. Непонимающе, безутешно, безнадежно. И я не выдержал: стремглав бросился к машине и достал пистолет, предназначенный для убоя животных.
– Подержите его за голову, – сказал я конюху и прижал дуло между остекленевшими глазами.
Раздался резкий хлопок, ноги коня подогнулись, он рухнул на торфяную подстилку и замер.
Я повернулся к Сомсу, который ошеломленно смотрел на труп.
– Утром заедет мистер Фарнон и проведет вскрытие. Я хочу, чтобы лорд Халтон получил подтверждение моего диагноза.
Надев пиджак, я пошел к машине. Я уже включил мотор, когда Сомс открыл дверцу и просунул голову внутрь. Говорил он негромко, но очень злобно:
– Я сообщу его милости о том, что произошло. И мистеру Фарнону тоже. Пусть знает, какого помощничка он посадил себе на шею. И запомните вот что: вскрытие завтра покажет, что вы все наврали, и я подам на вас в суд.
Он яростно захлопнул дверцу и отвернулся.
Дома я решил не ложиться, а подождать возвращения Фарнона. Я тщетно пытался перебороть ощущение, что погубил свою профессиональную карьеру еще до того, как она началась. Но, перебирая в уме все события вечера, я не видел, как мог бы поступить иначе. Вновь я возвращался к ним и вновь убеждался, что иного выхода не было.
Фарнон вернулся во втором часу. Вечер, проведенный у матери, явно привел его в превосходное настроение. Его лицо пылало румянцем, и от него приятно попахивало джином. К моему удивлению, одет он был в корректнейший вечерний костюм, и хотя смокинг несколько старомодного покроя висел на его худощавой фигуре словно на вешалке, все же он умудрялся выглядеть как посол на официальном приеме.
