О женщинах и соли - страница 10

Она встала. Придвинула стул к столу и вышла за дверь, зная, что больше никогда не пройдет через этот арочный свод. Часть рабочих последовали ее примеру. Портеньос даже не потрудился поднять глаза.

Они понимали, что рискуют жизнью. Но Марию Изабель и Антонио это уже не волновало. Нечто большее, чем они сами, текло в их жилах; это будет их война.

Каждый день, когда оставшиеся на фабрике рабочие уходили на обед, Мария Изабель и Антонио встречались с ними на лужайке посреди поля сахарного тростника. Поскольку Антонио больше не работал на «Портеньос-и-Гомес», ему не всегда удавалось раздобыть свежие экземпляры «Ла Ауроры», но раз в несколько дней он обязательно ездил в город и привозил оттуда другие новости. Они шли к месту встречи, и каждый нес с собой по связке книг, чаще всего – философских трактатов и политических манифестов. Рабочие платили им дрожжевым хлебом, жирными колбасами и ахиако[19] в котелках. А в канун Рождества даже закололи и зажарили свинью, на что ушло много часов. В полдень они закуривали сигары и рассаживались на высохшей пальмовой листве, расстеленной на земле. Они кивали и хлопали, когда слышали пассажи, которые вдохновляли их или облекали в слова то, что каждый из них чувствовал.

А Мария Изабель училась читать и делала все большие успехи. Теперь, когда у нее было много свободного времени, она часами занималась с Антонио, а когда все ложились спать, при свете свечи перебирала пальцами хрустящие страницы, пока не догорал огарок, погружая все в темноту.

И все же для нее это были темные дни, дни голода, паники и скорби, даже тогда, когда она носила под сердцем радостную тайну: она ждала ребенка, и ее живот уже начинал выпирать и округляться. Она знала об этом не первый месяц, прежде чем поделилась новостью с Антонио и его матерью; знала еще до того, как покинула «Портеньос-и-Гомес». Но она молчала, потому что грезить о счастливом будущем казалось рискованным, когда смерть могла повсюду дотянуться своими щупальцами. Наконец она призналась Антонио, и он просиял так, словно на его лице отразилось зарево пожара, и еще сильнее укрепился в своей решимости противостоять тому аду, который посеял в их умах губернаторский указ.

Но Антонио не хотел, чтобы она продолжала ходить с ним на лужайку. Он умолял Марию Изабель отдыхать и не находиться подолгу на солнце. Свекровь соглашалась, делая горячие компрессы из марли и ваты для ее ноющей спины, и велела задуматься о своих приоритетах. Несколько дней Мария Изабель следовала их советам и оставалась дома, в их уютной хижине, тушила бобы и вышивала чепчик для младенца. Но даже в положении ей не сиделось в четырех стенах. Она подолгу гуляла, пока ее ноги не отказывались идти дальше. А потом откладывала все домашние дела и часами читала.

Теперь она могла составлять из букв слова. Ее восхищала магия этого действа: то, как люди додумались высекать символы в камне, чтобы рассказывать свои истории. Она думала, что всякая жизнь слишком велика, слишком интересна, чтобы не запечатлеть ее. Она клала руку на живот и чувствовала, как что-то в ней шевелилось и потягивалось, словно ища себе свободы, и ей казалось, будто весь мир был ее утробой. Она хотела написать свои собственные слова. Она хотела написать свою жизнь и прожить ее. Возможно, в глубине души она знала, что смерть притаилась рядом.

Откуда узнали солдаты? Выяснить так и не удалось, и они еще долго будут ломать себе над этим головы: то ли Антонио обронил у «Портеньос-и-Гомес» что-то компрометирующее (перевод письма Виктора Гюго?), и Портеньос сдал его властям, то ли его предал кто-то из рабочих, то ли им просто не повезло, и солдаты, идущие по полю, заметили их на лужайке, услышали голоса, услышали слова.