О женщинах и соли - страница 6

В последние дни войны от свежих новостей из провинций час от часу становилось страшнее: публичные казни; целые деревни, сожженные дотла; прежде свободные черные фермеры, обращенные в рабство. Люди голодали. Болезни свирепствовали, выкашивая целые семьи. Тюрьмы были переполнены мамбисами[15]. Гибли народные герои.

А Антонио и Мария Изабель по-прежнему ежедневно по часу проводили за чтением в тени банановых пальм во время обеда. Антонио читал ей стихи кубинских ораторов и политические трактаты европейских философов. Карла Маркса и других мужчин. Они много дискутировали. Он учил Марию Изабель писать свое имя, зажимая перо в ее дрожащей руке, пока она выводила петли и росчерки на небольшом свитке бумаги, и даже не понимая букв, она видела в этих символах некое искусство, некую красоту.

– Сегодня будут особые чтения, – сказал он как-то. – Сразу после обеда. Сюрприз для рабочих.

– Мы не вернемся к «Отверженным»?

Они были на последнем томе, и чтения казались единственным событием, достойным ожидания в те смутные дни, когда любой стук копыт за окном приносил страх новых потерь.

– Вернемся, но для начала – сюрприз.

Мария Изабель по-прежнему оставалась единственной женщиной на фабрике, теперь изрядно опустевшей. Все прочие крутильщики были чьими-то отцами, мужьями и даже сыновьями, чьи суровые лица не могли скрыть их невинности, когда они курили puros[16] больше собственных ладоней. Мария Изабель знала, что ей повезло больше других: некоторые из этих мальчишек тоже лишились семей, повзрослели за одну омытую кровью ночь, проснувшись уже опекунами своих младших братьев и сестер с пустыми животами.

– Сегодня я принес вам воодушевляющее послание, – возвестил Антонио с кафедры, когда рабочие вернулись за свои столы. – Один из величайших умов нашей с вами родины, Эмилия Казанова де Вильяверде, находящаяся сейчас в изгнании в Нью-Йорке, лидер движения за женскую независимость и супруга знаменитого автора «Сесилии Вальдес», написала письмо Виктору Гюго. В нем уважаемая сеньора Казанова де Вильяверде сообщила сеньору Гюго о большой популярности «Отверженных» в наших с вами табачных цехах, где кубинское ремесло делают достоянием масс. Она рассказала ему о том, какое место начинают занимать здесь наши женщины, как они берут в свои руки мужскую работу, пока мужчины сражаются за освобождение нашего острова. В моем распоряжении имеется перевод ответа Виктора Гюго, адресованного его верной почитательнице Эмилии Казанове де Вильяверде – и вам, кубинскому народу.

Рабочие загудели, и Портеньос на втором этаже оторвался от конторки, обращая внимание на беспорядок. Но все умолкли и не сводили глаз с Антонио, когда он развернул большой свиток, сквозь волокна которого на солнце просвечивали черные чернила.

– «Женщины Кубы, я слышу ваш плач. Беглянки, мученицы, вдовы, сироты – вы обращаетесь к изгнаннику[17]; потеряв родной дом, ищете поддержки у того, кто лишился родной страны. Неудивительно, что мы растеряны: у вас отобрали голос; я приобрел больше, чем только мой собственный; ваши стенания и мои увещевания, два наших вздоха, тоскующих по дому, взывающих к нему, – вот и все, что осталось. Кто же мы – слабость? Нет, мы – сила».

Руки Марии Изабель дрожали, и она попыталась усмирить их, усмирить свой гнев.