Об исполнении доложить - страница 27

Черногуз начал рассказывать:

– На дальних паях к концу смены чумели люди. Поднимутся на-гора, мутит их, наизнанку вывертает. Как-то утром, перед сменой, штейгер спустился в шурф, хотел посмотреть, в чем же дело. Назад выбирался, ухватился за верхнюю ступеньку – и завалился на спину. Чтобы выиграть время, Илья скинул в шурф веревку, обмотал руки портянками и сиганул вниз. Дергает оттуда веревку: «Тяните». Подняли штейгера. Пока с ним возились, про Илью забыли. Штейгер пришел в себя, сказал: «Газ». Илью извлекли лишь на следующий день.

Вот так я узнал об отце. Я его совсем не помнил. Фотокарточек у нас не было. Я часто расспрашивал мать, какой он был. Она отвечала односложно: «Как и все. Пил, но добрый». А если уж становилось невмоготу от моих назойливых вопросов, вздыхала: «Да сколько мы с ним пожили? Денечки по пальцам посчитаешь». Я думал о нем. Мальчишке очень обидно, когда нет отца. А оказывается, он у меня был особенный: погиб, спасая другого.

И вот через много лет я вдруг расчувствовался. Нервы, натянутые, как струны, ослабли. Под горло подступил комок. Я уже иными глазами смотрел на Степана Степановича Черногуза. Он сказал:

– Банду, Петро, я тебе голенькую передам. Но надо потолковать с нашими об амнистии.

Я передал ему листовку с текстом постановления. Черногуз внимательно прочитал ее, убрал в сапог за халяву.

– Еще есть?

– Нет, больше нету.

– Дура ты, дура, Петька, с такой бомбой ходишь, – похлопал он себя по голенищу. – За этот документ тебя здесь заставят собственное мясо жрать. Эх ты, начальник оперативной службы! Наши в банде тебя поболее, чем Караулова, опасаются: «Дубов – хитрая лиса, любого заставит говорить». Двое специально охотились за тобою, не вышло: все пули за молоком подались. Не докумекал ты, что среди бандитов найдется такой, который начальника чоновского оперотдела по физиономии могет опознать?

Ну и дал Черногуз оценку моим оперативным способностям! Сижу, места себе не нахожу. И ответить нечего, чувствую, что в словах Черногуза живет злая-презлая правда.

– У нас в банде, – продолжал Степан Степанович, – сто пятьдесят сабель, три пушки, десяток пулеметов. Боеприпасов – в достатке. И каждый наш рубака стоит трех чоновцев. Все с опытом, заматеревшие, иные в других бандах по два-три раза битые.

Черногуз не стеснялся называть чухлаевскую «армию» бандой. И это примиряло меня с жестокой правдой, которая жила в его словах.

– Так что, племяш, – продолжал мой новый дядька, – нас голыми руками не возьмешь. С людьми нужно погутарить душевно, на нашенском языке. Ты для такого дела хлюпок. Знаю, что после Караулова и комиссара ты в отряде – третий человек. Но тебе по бандитским понятиям нет веры, ты чистый гэпэушник. А для нашего бывалого народа нужен солдат, казак – одним словом, Караулов. За его безопасность я тебе своей головой ручаюсь. Придет – вся банда за ним следом, и Чухлая в клетке привезем. Чухлай людям давно поперек горла стоит. Они бы его взяли, да боятся Советской власти, должок накопился изрядный… Шкодить – мы первые, а на расплату шкура тонка.

Черногуз был беспощаден ко всем, к себе – в первую очередь. Такой характер всегда вызывает невольное уважение. Я ему верил, но обещать, что Караулов появится в бандитском логове, не мог.

– Таких дел я один не решаю.

– И то правда. Обмозгуйте у себя… Надумаете, дашь знак. А как, я тебе растолкую опосля. Но не через твоего песенника. Дурашка он: всем, кто видел, на удивление привез на своем коне на базу чужака! А надобно было открыто, пароконно, пароль Соловей знал. Сделай ему внушение. А сейчас тебе следует улепетывать. Мои хлопцы проводят к чухлаевской любушке, подосвиданькаешься с нею – и в путь. Да приструни Соловья, дурья он голова, себя и других подведет. – Черногуза, видимо, очень настораживало поведение Лени, коль вновь заговорил о нем.