Вот так я получил предметный урок по организации оперативной работы от начальника штаба чухлаевской банды.
Свидание с Надеждой было коротким. Договорились, что она подумает несколько деньков и даст знать. Леню я отчитал за непродуманные действия, за неподготовленную операцию. Да и Савон Илларионович, опытнейший-то чекист, тоже дал маху, не проконтролировал до конца все действия молодого, горячего парня.
Провожая меня, Надежда допытывалась, о чем я толковал со Степаном Степановичем.
– Умный мужик, даже Филипп Андреевич его побаивается. А нам с тобою он не поверил, по глазам видела…
– С таким молчуном поговоришь, – успокаивал я Надежду. – Объехали посты – словом не обмолвился. Потом завел к себе, угостил водкой и велел убираться прочь, в этих местах больше не появляться. Говорит: «Попадешься, заставлю собственное мясо жрать».
– Нет, – возразила Надежда, – он не злой. А уезжать надо.
Когда Караулов узнал о сложившейся в банде ситуации, он загорелся идеей погутарить с чухлаевцами об амнистии по душам.
Но так запросто, как я, он не мог отправиться в бандитское логово: командиру отряда на такую операцию необходимо было получить особое разрешение от окротдела ГПУ. Этот отдел лишь недавно был создан при исполкоме, практики работы в новых условиях, по существу, не имел. В ходу была крылатая фраза: «Строгое соблюдение революционной законности». А как все это должно выглядеть на деле?
В окротдел поехал комиссар, а мы с Карауловым стали готовить операцию. Прежде всего навели справки о Черногузе. Вернулся наш человек из Степановки, доложил: «Действительно, у Степана Черногуза в хате одиннадцать душ детей, все девки. Заправляют ими две бабы. Отец Черногуза умер. Прибыл в село продотряд, и что-то там вышло… Сам Черногуз служил в Красной армии, имеет награду: именное оружие за храбрость. Где он сейчас – никто не знает».
Вскоре из окротдела возвратился комиссар. Вместе с ним прибыл уполномоченный ГПУ. Он долго расспрашивал меня, Караулова, комиссара, разбирался во всех операциях, которые провел чоновский отряд против банды. Остался недоволен. Мой рассказ о Черногузе выслушал с сомнением.
– Уж больно ты, Дубов, расхвалил своего родича. Поверить тебе, так он ангел с крылышками. Такого следует представить к ордену.
На задуманную нами с Карауловым операцию уполномоченный добро не дал.
– Нужна более тщательная подготовка, вы и так уж больно долго панькаетесь с бандой, а вам бы давно пора покончить с чухлаевщиной.
Караулов, обиженный несправедливой оценкой, начал было доказывать, что чухлаевская банда многочисленнее нашего отряда, гораздо лучше вооружена, у нас не хватает патронов, продовольствия для бойцов, фуража для лошадей, но оперуполномоченный и слушать не хотел.
– На вашей стороне пролетарская солидарность крестьян. Бандитизм в нынешних условиях потерял всякую политическую платформу. А вы тут с Дубовым разводите антимонию насчет соотношения сил.
Он уехал. Собрались мы на совещание. Иван Евдокимович Караулов твердил одно:
– Надо мне идти, другого такого случая может не подвернуться. Снимется банда с места, подастся в сторону границы, тогда ищи-свищи ветра в поле.
Комиссар колебался:
– Уполномоченный согласия не дал.
– Но и не запретил! – кипятился Караулов. – Разоружим банду, и тогда никто нас не осудит.
Уходили дни, надо было принимать решение.
Мы выставили в условленном месте вешку. К вечеру появились четверо провожатых.
