— Насколько большой?
— Из разряда «прости меня, дурака».
— Ах, всё понятно, — улыбнулась женщина неопределённого возраста и понимающе покачала головой, — тогда розы предлагать не буду. А вот на пионы вы правильно смотрите: нежные, невинные, ранимые. Они заставят вашу девушку простить вам всё на свете.
— Я бы не был так в этом уверен, — скривился я, чувствуя, как по позвоночнику прокатилась неприятная электрическая волна. Мне было чуждо даже краем сознания лепить себя рядом с Истоминой, а уж в устах другого человека статус моей девушки в её роли и вовсе звучал, как нечто за гранью реальности.
— Сколько штук возьмём? Они достаточно объёмные, хорошо будут и двадцать пять смотреться.
— Давайте сотню, — рублю я.
— Без проблем, конечно, но ваша девушка такой букет элементарно не подымет.
— Может оно и к лучшему, — произнёс я задумчиво, потирая подбородок с трёхдневной щетиной. — Ладно, а какой поднимет?
— Пятьдесят пять поднимет.
— Ладно, пусть будет пятьдесят пять. Вот эти белоснежные, пожалуйста, — и я ткнул в те пионы, которые, по моему мнению, вызывали большее доверие к тому, что дело выгорит.
Конечно, прямо так сразу я не рассчитывал сразить Истомину наповал. Но я точно был уверен, что она клюнет на мои бабки. Люди не меняются, а горбатых исправляет лишь могила. Так и с этой звездой — учует, что пахнет шуршащей зеленью и сразу приоритеты начнут менять полюса с северного на южный. И гнев сменит милость. У продажных баб с математикой проблем никогда не бывает.
Осталось только запилить удобоваримое оправдание, чего это я такой красивый вновь на её жизненном пути нарисовался, ну и достоверно навалить в её уши сладчайшей ванили: всё ещё люблю, куплю и полетели.
Я заставлю эту самку человека поверить в то, что счастье может быть возможно. Что будущее, разукрашенное яркими красками, уже маячит на горизонте. А дальше, когда она будет меньше всего этого ожидать, я заставлю её пройти по той дороге, по которой прополз сам. А затем наконец-то поставлю сраную галочку в этой жизненной драме.
И навсегда выкину её псевдоневинный образ из головы.
Переключусь.
И вновь вспомню, как это — дышать полными лёгкими.
Пока мне упаковывали в плёнки и ленты пионы, я сверялся с расписанием пар у Истоминой. Сегодня занятие у неё начинались во вторую смену, что было мне на руку и я тут же, вооружившись белоснежным веником, взял курс на её институт.
По пути что-то глумливо писал Аммо, я что-то отвечал ему, особо не вдумываясь в слова. Обычный мужской, ничего не значащий трёп, в котором мне откровенно желали провалиться по всем фронтам. И пока я внешне спокойно крутил руль, внутри у меня всё бурлило, грозясь прорваться наружу кипучей лавой.
Потому что за рёбрами всё зудело от нетерпения закрыть поскорее для себя этот гештальт. Но в то же время мне хотелось смаковать этот реванш бесконечно долго. Смотреть в её глаза, видеть в них надежду, а затем хладнокровно расстрелять всё в упор.
Что, не понравилось?
Разве тебе больно, милая?
Плевать!
К месту назначения прибываю в самое подходящее время. Паркуюсь максимально выгодно, чтобы как можно большее количество девчонок увидели мою тачку, дабы их завистливые взгляды прикормили эго Истоминой. Вот он я — только для тебя. Явился, не запылился.
И цветочки на перевес.
Глушу движок на своём Ровере и покидаю, охлаждённый кондиционером, салон. Ступаю в сентябрьский зной и кладу букет на капот так, чтобы всем было видно и Истоминой в частности — я настроен предельно решительно.
