Обезумевшая от любви - страница 5

Понадобилось три года в Лиссабоне, прежде чем я догадалась, что Арналду не оставил своих притязаний на меня, он набрался смелости сказать мне об этом во время антракта в театре «Дона Мария», в тот момент, когда Оливия и Руи вышли, а мы остались одни в ложе; он набрался смелости сказать мне с глазами, полными слёз и злобой в голосе, что во всех своих несчастьях он винит Руи, что он ускорил его неудачный брак, и дополнил, видя в моих изумленных глазах непонимание связи всех этих фактов:

– Потому что я любил тебя, Габриэла, и сейчас люблю!

Я была удивлена! Руи вошёл в ложу. А я стала думать о любви Арналду. Бедный!… Мне было жаль его. Очень жаль. Он любил меня!… Но это было три года назад. После той ночи я всегда избегала его. Они проводили много времени за границей, вот уже два года как мы, я и мой муж, стали крёстными его второй дочери, которую назвали Габриэла. Я понимала, что это было неправильно. Но ничего не боялась, даже когда его видела во время его частых визитах в то лето, окружала любезностью его и его жену, которые, как ты знаешь, так этого искали у меня. Оливия, которую я до этого знала очень мало, сблизилась со мной, так мной восхищалась, что и она мне искренне начала нравиться. Мы проводили много времени вместе. Много раз ужинали с ними в Фож; они много раз ужинали со мной на улице Принсипе; я совершала прогулки вечерами в Каррейруш с Арналду и Оливией, и несколько раз (мне кажется, что два), когда я задерживалась чуть дольше в Фож, Арнальду меня сопровождал, поздним вечером на трамвае до Седофейты, а потом пешком до двери моего дома. Его разговоры всегда были любезными, он казался дружелюбным, назывался моим другом. Я неосторожно доверила ему некоторые секреты, связанные с моим мужем…, я не говорила ему, что люблю тебя, но хвалила тебя. Говорила ему и о Фернанду де Алмедиа, уверяла его, что ничего, абсолютно ничего не было между нами, и просила, чтобы, если Арналду встретит в Африке моего мужа, чтобы он попытался разрушить неверное его впечатление в этом отношении, если до него дойдут подобные слухи. В этих разговорах, признаюсь, я была слишком искренней; признаюсь, что была кокетлива, даже очень (во Франции меня научили нравиться!..) для того, чтобы заставить его говорить не только обо мне, о семье моего мужа или об этом унылом Фернанду де Алмедиа, но была кокетлива, главным образом, для того, чтобы выведать, что он знает и думает о нас, и чтобы расположить его к тому, чтобы он нас защищал в случае, если это понадобится. Я была чрезмерно любезна, вкрадчива, притягательна для него. Я поступала плохо! Я улыбалась с излишним чувством, смотрела на него слишком глубоким взором, шутила неосторожно… Было ли в этом немного тщеславия? Возможно, но на что я действительно рассчитывала, так это на то, что я удержу его, заставлю его служить мне. Однажды он договорился со мной (ты уехал в Коимбру давать концерт) встретиться – я, он и его жена – в Паласиу де Криштал, чтобы позавтракать, а потом спуститься на улицу Са да Бандейра, сделать необходимые Оливии покупки. А потом бы вернулись в Фож через улицу Рештаурасау. Я ждала их в конце Авениды Сентрал на скамейке и была удивлена, увидев его одного, но он объяснил мне, что жена внезапно не смогла прийти на встречу. Мне внезапно стало скучно, но тут же я вдруг подумала, что это могла бы быть специальная стратегия Арналду! Вместо того, чтобы уйти, я была не очень осмотрительна и даже хуже: я согласилась пересесть на более отдалённую скамейку, чтобы не встречаться с людьми, которых знал Арналду. Мы разговаривали, сидя на этой скамейке, и каково было моё удивление, когда я поняла, что Арналду использует это пустынную улицу и этот уединённый угол для того, чтобы высказать мне свои пылкие уверения в огромной любви ко мне. Как могла, я прервала этот разговор. Арналду хотел проводить меня до дома, и по дороге продолжал упорствовать в своих излияниях, рассказывая мне откровенно о своих приключениях, совершённых без любви, в которых он пытался забыться и отвлечься от своей страсти ко мне. Так с этого дня начались его постоянные преследования. Он писал мне, говорил со мной, приносил цветы. Именно в этом время он сделался твоим хорошим другом. Я знаю, что должны была предупредить тебя, очень хорошо понимаю это… Признаю это теперь… Но я не хотела тревожить тебя… Что бы ты сделал, если бы узнал? Мой Бог!.. Кроме того, я была так уверена в себе и была так тверда в моей любви! Чего я не знала, так это того, что он следил за мной, за тобой, подкупал моих слуг – тех, кого я имела неосмотрительность уволить (кто не испытывает чувства долга, не боится) и которые были готовы быть подкупленными, не только чтобы отомстить, но для того, чтобы они больше не могли разговаривать с Арналду, который в это время уже давно должен был быть в Лоуренсу Маркеш. В конце концов, в один вечер (я вечером ужинала в их доме, в Фож – это был прощальный ужин, через несколько дней он отправлялся в Лиссабон, а оттуда отплывал в Африку), итак, этим вечером (ты был в Мадриде) Арналду нашел возможность сообщить мне через служанку, что хочет мне сказать лишь пару слов на прощание. Я как раз закончила одеваться к ужину. Я не хотела его принимать. Я боялась! Попросила его подождать в зале. Это было крайне неблагоразумно… Арналду был очень возбуждён. Когда я вошла, он сидел, закрыв лицо руками, потом стал пристально и очень странно смотреть на меня. В его взгляде была злоба и боль. Он сказал мне, что пришел проститься один раз и навсегда (он подчеркнул это «навсегда») и не намерен больше ни встречаться со мной, ни разговаривать. Он был очень бледен. У него дрожали руки, дрожал голос. Он сказал, что выдумал предлог, чтобы пораньше уехать в Африку, но, если я прикажу, он не уедет; что мне достаточно одного слова, одного жеста, и он останется. И в экзальтированных рыданиях клялся мне, что его любовь была для него наваждением каждый миг, что он больше не может жить так, и что он готов оставить жену и детей, если я соглашусь бежать с ним. Что он мечтает обо мне. Что он сходит с ума от меня. Что я была его первой и единственной любовью в жизни. Что он испытывал страшные страдания. Он говорил о моём муже со злобой, а о тебе с ревнивой ненавистью. Я уверяла его, что ничего не может быть между мной и им. Он ожесточённо протестовал, говоря, что даже если ничего и не было, я уступлю столь грандиозной любви, столь сильной страсти, которая длится ещё со студенческих времён, потому что я сама ему сказала, и это было известно всем, что я и Руи живём очень плохо, находясь по большей части каждый в своём доме; и после этого начал разговаривать о тебе. Я настаивала, что ничего, ничего не могло быть. И тогда он вынул папку с письмами, на которых я немедленно узнала свой почерк: это было два письма к тебе, перехваченных и выкупленных у моей служанки Эмили, те письма, исчезновение которых нас так заботило. Он начал читать одно из них: это был ужасный компромат! Я была переполнена ненавистью, тысячу раз назвала его предателем, предателем, предателем! Просила его отдать мне эти письма. Он отказал. Сказал, что ни за что не отдаст их мне, но что когда-нибудь в Африке он найдет средство передать их в руки моего мужа, тогда расквитается с Руи за свою неудачную судьбу, за свой несчастливый брак, за моральный ад, в котором он жил.