– Новое время, новые песни, – опередил Женечку Бурский. – Но не мешает об этом знать. Коль занялись вашей проблемой.
Ганин обронил:
– Справедливо. На «Родничке» тогда столько скрестилось. Можно сказать, люди и страсти.
Это была не то вторая, не то третья произнесенная фраза. О том, что Ганин немногословен, Бурский предупредил по дороге:
– Композиторы подобны послам. Охотней изъясняются нотами. Впрочем, так было не всегда. В младости он был разговорчивей.
– Что же такое произошло?
– А ничего не произошло, – с жесткой усмешкой откликнулся Бурский. – Надоедает молоть языком. Если захочется поболтать – поговоришь с самим собою.
И внешность Ганина производила по-своему странное впечатление. Была в нем неуловимая двойственность, частности не совпадали с целым. И постаревшие глаза, и седина никак не вязались с чертами мальчишеского лица. Женечка мысленно согласился с тем, что сказал Александр Евгеньевич: Ганин – застегнутый человек. Слишком подчеркнуто держит дистанцию. Это легко, когда есть жена, умеющая заполнить паузу, следящая за пульсом беседы.
– Проблемы – епархия Марии Викторовны, – сказала Александра Георгиевна все с той же еле заметной улыбкой.
Женечка понял, что этой фразой она обозначила переход к главной цели его визита.
– Итак, вам понадобилась Камышина. Конечно, я с нею поговорю. Она тяжело идет на контакты, но, думаю, мне она не откажет. Вам нужно лишь запастись терпением и, кроме того, иметь в виду: общение с ней – обоюдоостро.
– Да, я догадывался об этом, – сказал Греков. – Но я избегаю дискуссий. Готов обеспечить нейтральный фон для самой сокрушительной проповеди.
– Не сомневайтесь, – заверил Бурский. – Женечка юн и розовоперст, но репортер достаточно опытный. Знает: разговорить клиента можно при непременном условии – не собеседовать, а внимать.
– Он не по возрасту разумен, – кивнула Александра Георгиевна, – все наши ближние тяготеют к монологической форме общения, просто иные это скрывают.
Ганин буркнул:
– С большими усилиями.
– Мария Викторовна Камышина совсем не скрывает, – заметил Бурский.
Александра Георгиевна вновь улыбнулась.
– Она – поэт. Поэт должен быть искренним.
Они еще с полчаса обговаривали подробности и возможные сложности. После чего гости простились.
На улице Греков грустно вздохнул:
– Сладостный дом – уходить не хотелось. Я только в книжках читал о таких.
– Традиционность – хороший тон, – сказал меланхолически Бурский. – Особенно в наше стебное времечко.
– Хотел бы я жить в этаком гнездышке, – мечтательно проговорил Женечка. – Плавно, сторожко и неторопко. Чтобы, достигнув зрелой поры, иметь гармонию в психосфере и сходную Александру Георгиевну. Ароматическое существо. Дышит духами и туманами. Я позавидовал нынче Ганину.
– Кто не мечтает о мире в душе? – откликнулся Бурский. – А Ганин… вы правы – Ганин умеет оказаться в нужное время в нужном месте.
Реплика эта, не слишком внятная, имела – Женечка это почувствовал – второе дно. За нею скрывалась своя история отношений.
Прошло приблизительно две недели, и Бурский сообщил подопечному: звонок от Александры Георгиевны. Все получилось, Мария Викторовна позволила Женечке с нею связаться. Вот ее телефонный номер.
– Долго же она размышляла, – буркнул молодой человек. – Видимо, наводила справки, насколько я чист и благонадежен.
– Похоже, рентген благоприятный, – задумчиво согласился Бурский.
Мария Викторовна Камышина жила в однокомнатной квартирке в доме, неотличимом от прочих, почти на самом краю Юго-запада. В крохотной прихожей на вешалке под шапкой-кубанкой висел овчинный слегка приталенный кожушок. Женечка поначалу решил, что есть еще один визитер, потом он понял, что амуниция принадлежит самой хозяйке.
