Нетрой откинулся на спинку дивана и, сложив руки на груди да прижав к ней бороду, стал ждать пробуждения Борисфена Нифонтовича. Мимо с завидной регулярностью проносились поезда, как встречные, так и попутные, свидетельствуя о том, что Магистраль жила обычной напряженной жизнью. Из которой их выкинуло неизвестной силой и неизвестными обстоятельствами, превратив в своеобразный камень на берегу реки, мимо которого протекают и время, и жизнь, и все-все-все. Не хотелось бы, чтобы их окончательно занесло здесь песком. В общем, мысли в голове роились мрачные, и больших усилий стоило ему удержать себя в руках, на краю разумности, не позволить сорваться в пучину черной мизантропии. Что было возможно – он знал свой норов. Если это случится, мало никому не покажется. Что, честно, не хотелось. Тем более, в присутствии прессы. Потому и старался не давать характеру волю.
Прошло не меньше часа, а то и больше, когда, наконец, сдержанно прогрохотала дверь соседнего купе, и из него кто-то вышел. Так же сдержанно и глухо дверь закрылась. Следом послышался звук открываемого в коридоре окна, тоже приглушенно-растянутый, благодаря чему Феликс уверился, что вышедший – сам Борисфен Нифонтович. Осторожничает, дабы не потревожить утренний сон своей Клеропатры.
Феликс прогнал оцепенение, в которое медленно, но уверенно, погружался, рывком поднялся и вышел из купе. И действительно, встретил там господина Клера. Тот оторвался от окна, оглянулся навстречу писателю, и, судя по всему, не удивился.
– Тоже не спится? – спросил, протянув теплую сухую ладонь для рукопожатия.
– Давно не сплю, – зафиксировал свое утреннее первенство Феликс.
– Что-то беспокоит? Голова не болит?
– Да, так…
– Что за город? – Клер мотнул головой куда-то за окно, в сторону станции. – Где стоим?
– Понятия не имею, – ответил Феликс. – Сам хотел бы узнать. Ему вдруг представилась вся странность ситуации, в которую они попали, кроме того, он почувствовал, что не так просто ее описать – чтобы не выглядеть смешно или глупо. – Нас отцепили, – тем не менее, сообщил он организатору мероприятия.
– В смысле? – вскинул свои ясные светлые глаза, в которых светилось тотальное непонимание, господин Клер.
– Совсем.
– Да ладно!
– Я тебе говорю! В тупике стоим!
По губам Борисфена промелькнула бабочкой неуверенная, глуповатая улыбка, присела на миг и улетела, освободив место стойкому удивлению. Он перекатил во рту языком неизменный леденец и причмокнул.
– Этсамое… Не знаю. А в чем дело?
– Понятия не имею!
– А проводница что говорит? Проводники-то где?
– Нет никого!
– Та-ак… Борисфен Нифонтович нервно сглотнул и облизал губы. Глаза его расширились больше обычного и перестали мигать. Обескураженность и изумление. – Та-ак, – повторил ничего не значащее. Он, несмотря на раннее утро, уже был в обычной для него белой рубашке, только ворот глубоко расстегнут и манжеты, без запонок, завернуты. Забранная в брюки под тонким ремнем сорочка казалась несколько мешковатой на его поджаром теле, но, что удивительно, выглядела абсолютно свежей.
– Честно говоря, не знаю, что и сказать, – определился он, наконец, с позицией. – Думаю, надо подождать, а там, глядишь, все само разъяснится. Кто-нибудь обязательно придет и все расскажет.
– А если нет? Что если никто не придет?
– А если не придет никто, в чем лично я сомневаюсь, тогда мы пойдем выяснять сами. К начальнику вокзала пойдем, вон он, там должен быть, недалеко. А пока, этсамое, предлагаю выпить кофею и перекусить.
