– Троицкий тебя отобьет у него, да? Он Мих-Миха не испугался, а тут какой-то муж-психопат.
Обе с вызовом смотрели на него.
– Мне кажется, он согласен, – резюмировала Паша. – Идите спать ко мне, а я прилягу тут по-холостяцки, – и она снова заревела.
– Не могу я без него, Галка. Он такой заботливый, нежный, ты его не знаешь, он меня любит. Олеженька, голодненький мой, один сейчас, трясется в грязном поезде, и никто его чаем не напоит, одеяло, когда он уснет, не подоткнет под него. Оно всегда сползает на пол, и он простужается. Все его побаиваются, а для меня он, как ребенок, за которым нужен уход. Идите, наслаждайтесь, а я здесь пореву.
Галя ждала, поглядывая на Троицкого.
«А почему бы и нет, – услышал он свой внутренний голос. – Мы хотим кому-то зла – нет, мы оба этого ждем – да», – и он сделал шаг к двери.
Паша хлюпала на кровати. Глаза у Галки бегали по комнате, будто что-то искали. Троицкий ждал.
– Ты иди, – наконец, решилась Артемьева, – я сейчас. Мне нужно взять здесь кое-что, понимаешь.
Он прождал её долго. Они вошли в комнату обе.
– Паша безутешна. Я не могу её бросить на ночь одну, извини.
– Не верь ей, – ухмыльнулась Паша, – боится она, приедет и зарежет.
Артемьева вдруг подошла к Троицкому, уперлась в него грудью и погладила по лицу, тая от желания. Она закинула ему за шею руку, следом другую. «Иди спать, – горячо зашептала она, – и помни, это моя постель, иди, ложись в мою постель, – и она прижалась к нему изо всех сил и оттолкнула.
Разбудил Троицкого резкий стук в дверь. С трудом приоткрыв глаза – он долго соображал, где он и кто это может к нему стучать. Свет, едва брезживший в сером окне, заставил его съежиться.
– Кто там? – глухо спросил он, не вылезая из-под одеяла.
– Откройте, – ответил мужской голос, стук дверь повторился с удвоенной силой.
Троицкому показалось, что стучался Вольхин. Он пробежал на цыпочках через комнату и повернул в замке ключ. В освещенном коридоре стоял невысокий худой блондин с редкими, гладко зачесанными волосам, в светлом плаще, с чемоданом и кепкой в руках. Из распахнутой внизу двери подъезда, никогда не запиравшейся на ночь, нестерпимо тянуло холодом.
Троицкий, босой, переступал на сквозняке с ноги на ногу, плохо соображая, что происходит.
– Это комната Артемьевой? – спросил незнакомец.
– Ну, Гали… что вам надо?
– Мне можно войти? – вдруг полез в дверь блондин, не в силах справиться с трясущейся челюстью.
– А вы кто? – удержал его Троицкий.
– Я муж, понимаете, муж, – отчетливо проговорил он.
Троицкий отступил в сторону, дав возможность мужу войти, и показал на комнату:
– Располагайтесь.
– Спасибо, – с уничижительной вежливостью поблагодарил его тот, – а вы куда?
– Умыться, – буркнул Троицкий.
– Что ты сказал? Смыться?
Троицкий щелкнул выключателем – резкий свет врезался в глаза сотней мелких стеклянных осколков. Он тщательно намыливал руки, представляя, как бесится сейчас в комнате Галин муж, и спрашивал себя: «Что же мне теперь делать, объясняться с ним придется?» Вытерся первым попавшимся полотенцем и вернулся в комнату. Со свойственным его возрасту нигилизмом он презирал мужей.
– Где она? – тихо спросил блондин, изо всех сдерживаясь.
– Онá у Паши, соседки, – как можно спокойней, объяснил Троицкий.
Блондин швырнул кепку на чемодан, и вплотную подошел к нему.
– Если бы онá была здесь, – сказал он, буравя Троицкого глазами, – я бы не стал с вами разговаривать. Я бы…
