Обманы восприятия - страница 16

– Барышни, так вы наши, черниковские! Миленькие мои немчики с азиатскими глазками. Ну-ка покажите свои попки, может, и у вас хвостики растут? – хохмил Макс.

Городские легенды про абортарий, немцев, от которых рождались хвостатые дети, Риту совсем не интересовали: она не дышала воздухом нефтянки, не лазила по туннелям и старым погостам. Хотя знала, что ее родной город разделен на две части. С театрами, музеями – южная Уфа. И северная. Черниковка. С заводами и тремя кладбищами. Дом, где жил ее возлюбленный, как раз примыкал к погосту на Курочкиной горе. Неподалеку, ближе к нефтяным заводам, был еще один островок – Лопатинское забвение. Эти заросшие, заброшенные, забытые богом места наводили ужас на горожан. С теми, кто случайно забредал туда и попадал в пространство, которое в народе окрестили «чертовым треугольником», происходили чудеса. Появлялся памятник человека, погребенного совсем в другом городе или даже в другой стране. Был такой случай. Двое мужчин надумали выпить по случаю прилета из отпуска. В кафе – затратно, в парке – людно, а дома жены чемоданы распаковывают. Решили они пойти на недействующее кладбище. Нашли уютное захоронение, сковырнули поржавевший замок и открыли калитку. Металла в советские года было много, потому как все могилы в то благодатное время огораживали высоченной остроконечной железной арматурой. Памятник, как правило, это стальной цилиндр с фотографией умершего. Все выкрашено серебрянкой. Внутри этого оазиса покоя и умиротворения почти всегда имелся столик и скамеечка, тоже добротные, приваренные. Уютно, ничего не скажешь. Тем более рядом ель и береза разрослись так, что кругом прохлада и тишина. Лишь огромные тополя стонут, да вдали собаки жутко скулят. Приятели достали бутылочку водки, ливерную колбаску, открыли банку с килькой. Культурно газетку на столик постелили. Выпили, закусили и начали было хвастать друг другу про жрачку и бухло в неограниченных количествах, как захотелось одному из них помочиться. Ну не на могилу же? Мертвых он чтил. Вышел бедолага из оградки и пошел на просеку, туда, где не было ни памятников, ни деревьев, а проходила линия электропередач.

Стоит он, делает свое дело, и вдруг видит три черных креста.

Словно по команде кресты разошлись и образовали светящуюся площадку в виде равностороннего треугольника. Мужчине пригрезилось, что внутри этого искрящегося пятачка (так он окрестил масонскую символику, да простят его свободные каменщики) громоздится его любимая теща и манит его своим мясистым пальцем. Он пошел на ее зов. И – о ужас! Вместо упитанной румяной тещи стоит перед ним ее добротный новенький памятник. Дорогой, между прочим, мраморный. Теща с памятника смотрит на него и грозно супит широкие брови. А ведь теща-то его жива-здорова (слава богу, жива и здорова совершенно в другом городе). Но дома мужчину ждет дурная весть и рыдающая жена: «Умерла мама, похоронили уже, пока мы с тобой в Турции на солнышке нежились».

Когда зашел разговор про туннель и кладбище, Виктору нестерпимо захотелось взять в руки кисточку. Ему вдруг вспомнилось, что в детском доме воспитатели каждый год устраивали выставки его рисунков. Хотя в квартирке на пятом этаже, в которую он двенадцать дет назад заселился с одним чемоданчиком, так и не появилось ни малейшего намека на живопись. Если к Незнамову и приходило вдохновение, то он тут же бежал в местный магазинчик в отдел канцтоваров. Однажды Виктору приспичило изобразить собаку. Дело было так. Мужчина, оставив на крыльце ликеро-водочного магазинчика сенбернара, вышел через подсобку. Огромная псина, чувствуя, что хозяин скрылся, не скулила, не бежала за ним, она сидела там, где ее оставили. Глаза собаки наполнялись слезами. Виктор писал ее и страдал вместе с ней. В итоге рисунок, краски и кисточка были брошены автором в урну. Отголоски прошлого, беспощадно преследуя, мешали Виктору чувствовать себя творческой личностью. Он словно стеснялся своего таланта, казалось, кто-то невидимый, управляя его рукой, изображает людей, животных, природу.