Она замолчала, чуть склонив голову, потом вытащила из кармана халата пачку сигарет и зажигалку, прикурила, протянула длинную руку и пододвинула к себе пепельницу – затейливой формы изделие из какого-то поделочного камня.
– Я устала, Сергей Михайлович, – проговорила она негромко, не глядя на него. – Я очень устала воевать. Я не солдат, я всего лишь женщина, хотя и очень высокая и очень спортивная. Вы знаете, я ведь до сих пор каждое утро выхожу на пробежку, в любую погоду выхожу. В этом смысле я в отличной форме. Но во всех остальных смыслах… Меня хватает только на то, чтобы руководить отделением, проводить вскрытия, контролировать работу моих экспертов и периодически замещать шефа, когда тот уезжает в отпуск. Все. На этом мои силы заканчиваются. И желания, честно признаться, тоже.
– Но как же… – начал было Сергей, все еще не терявший надежды убедить Сумарокову предпринять хоть что-нибудь, чтобы вытащить из колонии безвинно осужденного безработного.
Изабелла Савельевна взмахнула зажатой между пальцев сигаретой, делая ему знак помолчать.
– Вам известно, почему мой муж живет в Норильске, за пятьсот километров отсюда, а не в Северогорске, со мной?
– Нет. А какое отношение…
– Моя последняя попытка исправить экспертную ошибку оказалась удачной, – усмехнулась она. – К сожалению. Мне было пятьдесят три года, я считала себя уже очень опытной и авторитетной и была уверена, что никакие неприятности мне не грозят. Крошечного малыша, всего двух с половиной месяцев от роду, доставили в стационар с кровоподтеками и ссадинами. Врачи поставили диагноз «тяжелая черепно-мозговая травма, субарахноидальное кровоизлияние, ушиб мозга». Разумеется, тут же сообщили в прокуратуру, возбудили уголовное дело, следователь вынес постановление о проведении судебно-медицинской экспертизы, одним словом, все честь по чести. Эксперт «живого» приема обследовал малыша и квалифицировал повреждения как тяжкие по признаку опасности для жизни. А родственники малыша дали на следствии показания о том, что мать постоянно била ребенка. Мать все отрицала, но свидетельские показания были, заключение эксперта было, и ее осудили и дали срок. И очень немаленький. Проходит восемь месяцев, и этот малыш, не дожив до годика, умирает в стационаре. Детские смерти всегда вскрываем мы, в данном случае вскрытие проводила я сама. И знаете что оказалось? У мальчика был врожденный токсоплазмозный хронический менингоэнцефалит с исходом в порэнцефалию и гидроцефалию. Понимаете?
Сергей кивнул.
– У этого заболевания такие клинические проявления, которые и врачи, и эксперт ошибочно приняли за проявления тяжелой черепно-мозговой травмы, да?
– Вот именно. Мать ребенка и пальцем не трогала. А срок отбывает. И я пошла по инстанциям. Сначала к Двояку, потом, когда он меня послал по известному адресу, в прокуратуру. Прокуратура принесла протест в порядке надзора, приговор отменили, женщину выпустили. А через три дня сгорел офис моего мужа. Прокуратура и следствие проявили должную сообразительность и задались вопросом: почему свидетели в один голос утверждали, что мать била ребенка, если этого не было? Свидетелей – родственников мужа осужденной – выдернули, начали трясти, возбудили против них дело за заведомо ложный донос. Им это страсть как не понравилось. Они, понимаете ли, очень несчастную женщину не любили, потому что она была не той национальности, которую они считали подходящей для своей семьи. И воспользовались ситуацией, чтобы от нее избавиться. Люди они не бедные, с определенными возможностями. И когда у них начались проблемы, очень быстро выяснили, кто же это такой противный в Северогорском Бюро СМЭ, кто им кислород перекрыл и развалил такую отлично продуманную комбинацию по отлучению иноверки от своей семьи. После чего начались проблемы уже у моего мужа, и кислород перекрыли уже ему. С тех пор я перестала воевать.
