Обрывок реки - страница 9

Пришел он ночью, забрал вещи и не вернулся.

Шаньгин проснулся. В комнате было неуютно. Кровать Голубенького выглядела скелетом. На стене не было этажерки и Джека Лондона. Книги валялись на полу. Из рамки – не смотрел Зиновьев.

Шаньгин не вставал.

– А, Голубенький в 98-й, – не постучался Иванов. – Здоров. К тебе кого вселят?

В носках Шаньгин болтал ногами и смотрел в химию. Иванов ушел.

Шаньгин оделся и написал записку:

«Голубенький. Мне надо спешить на лекцию, так что дайте мне сейчас сапоги. Что касается моих книг, они ничего и без этажерки. А вместо портрета тов. Зиновьева купил тов. Дзержинского. Благо осталась рамка. Джек Лондон не совсем ваш. Вы позабыли: мы его покупали на пару. Платил деньги я. Остаюсь без Джека Лондона и без сапог. П. Шаньгин».

Записку он просунул под дверь комнаты 98. Через полчаса дверь комнаты 99 открылась. Влетел Джек Лондон с сапогами.

Дверь закрылась.

Шаньгин заторопился.

В университете зашел в регистратуру.

Оказалась повестка:

«Библиотека Василеостровского домросвета просит вас немедленно вернуть задержанные вами книги: М. Горький и М. Чумандрин.

Зав. библиотекой: Голуб…» Дальше неразборчивая закорючка.

– Это, наверное, она.

Всю дорогу думал о Вере, – не любит его. Все кончено. Любит Голубенького.

Открывая дверь домпросвета, он сделал мрачное лицо.

Вера, веселая, в фуфайке, с гладко причесанными волосами, встретила:

– Опять задерживаете, товарищ Шаньгин, – достала штрафную книгу, – раскошеливайтесь. – И, не открыв книгу, положила ее обратно в стол.

– Ha днях выписалась из больницы. Видите, – похудела.

Не выбирая, Шаньгин взял книгу. Пошел…

– Постойте, – остановила Вера. – Куда же вы? На одну минутку…

…Постойте!

И, спрятав радость:

– Пожалуйста, – сказал он. – В чем дело?

– Постойте. Передайте, – протянула записку. – Вот это Голубенькому.

– Голубенькому?

Радость потухла.

…А может, я его не знаю. Понятно, я его не знаю, – помолчав, закончил он фразу.

– Как не стыдно, не хотите передать записку от сестры брату.

– Брату? – обалдел он окончательно. – От сестры? Голубенькому?

В читальне потушили свет. Зажгли. Потушили. Зажгли.

Медленно, так разгорается печка, в Шаньгине разгорелась радость.

– Идиот, – бежал домой Шаньгин. – Нужно было не сообразить: сестра. И эта ссора. Немедленно мирюсь… Идиот… Еще в повестке: Голуб… понятно – Голуб… енькая. Вера – сестра!

Шаньгин с чувством что-то насвистывал.

Сомнений не оставалось: Вера полюбит его.

Вера.

VII

Голубенький открыл. В нижней рубашке, с засученными рукавами, мокроволосый – только что мылся, – он стоял у дверей. Вопросительно смотрел.

– Понимаешь, ну постой, – поймал его за руку Шаньгин, – ну, давай мириться. Я кругом виноват.

Прошли в комнату. Голубенький взял со стола гребенку – причесываться.

– От сестры, – передал записку Шаньгин.

Стоя, придерживаясь одной рукой за кровать, другой он начал снимать сапоги.

Над столом висел Зиновьев. Этажерка свесилась над кроватью – без книг.

– Митя, – сказал Шаньгин, – я извиняюсь: мы опять будем жить вместе?

За стеной переругивались. В коридоре хлопали двери.