Она подмигнула мне. Но я ее почти не слышала.
Мне часто приходили в голову мысли о родителях, о Ханне. Она была моей лучшей подругой там, на далёкой родине. Не трогают ли их там немцы? А Ханна? Она так рвалась в бой, так хотела помочь ребятам, она родилась для того, чтобы помогать людям. Как мне не хватало ее легкого нрава, веселых незамысловатых шуток. Как хотелось прижаться в объятиях к родителям, увидеть маму, поговорить с отцом. Тоска по родине была ужасной. Я тоже могла остаться и отправиться с Ханной на фронт, там я бы тоже была ближе к Доминику, возможно, нашла бы его товарищей, очевидцев несчастья, может кто-то смог бы подтвердить, что он жив. Но чтобы найти Януша, отца Доминика, отомстить фашистам, мне нужно было покинуть Польшу, действовать по плану и вернуться на родину строго в свое время и в определенное место. Ещё ужасней было то, что я не могла никому послать весточку, где я, как я. Не было с кем поговорить откровенно о том, что мучило меня, съедало изнутри. Мне бы стало в разы легче от ободряющих слов на родном языке. Но вокруг были лишь герры и фрау, у которых хватало своих проблем.
На дворе был апрель, я сидела в новом красивом платье в банкетном зале на свадьбе Агнет и смотрела в окно. Через месяц мы должны были уехать, поэтому подруга решила побыстрей расписаться со своим благоверным. Они по-скромному организовали свадьбу, но гостей пригласили немало. Здесь была дружка Лорелей, она сидела рядом, много разговаривала с гостями, веселилась и танцевала. Здесь был и Томас, красивый, нарядный, он как будто стал выше в этой обстановке. Торжественность события придавала ему особого шарма и очарования. Он постоянно был около меня и почти не отходил, развлекал меня шуточками, которые отпускал в сторону гостей. Я буквально прыскала смехом, и гости оборачивались на нас. Несколько раз Томас пригласил меня на танец, но я потанцевала лишь один, постоянно представляя, что это могла быть моя свадьба, что рядом мог стоять мой Доминик.
Мне стало не по себе, я не стала задерживаться допоздна, тем более любое веселье в военное время – это уже дурной тон. Распрощавшись с гостями и молодыми, я уже было вышла на улицу, но тут меня окликнул Фишер. Он подбежал ко мне:
– Куда же ты так быстро? Давай хотя бы проведу. – Сегодня его улыбка была просто сногсшибательна. Я изумилась, насколько обстановка меняет человека.
– Да мне тут недалеко, – возразила я, но тут же осеклась, потому что все-таки страшновато было идти по улицам вечером одной.
– Не выдумывай, – Томас взял мою руку и зацепил себе за сгиб локтя.
Так мы и пошли под руку, болтая о том, о сем, не спеша, обходя лужи после дождя.
– Ника, – он резко сменил тон с шутливого на серьезный и остановился прямо посреди тротуара, глядя мне в глаза, – вы все скоро уезжаете, но знай, что я буду тебя очень ждать.
У меня пересохло в горле, он сжал мою руку в своей и продолжил:
– Ты мне очень нравишься, но я не знаю, как к тебе подступиться. Ты кажешься такой недосягаемой.
Я онемела и покраснела (может, побледнела), Томас застал меня врасплох. Мне и в голову не приходило, что я могу ему понравиться, что между нами, оказывается, была не только дружба. Да, я симпатизировала ему и была благодарна за то, что он помог мне здесь, не оставил одну, но я никогда не смотрела на него, как на мужчину. Мое сердце было занято, память о Доминике все еще жила в сердце и надежда увидеть его не исчезала ни на минуту. Я была так поглощена мыслями о том, что буду делать, когда найду Януша, каким образом буду его искать, что не замечала очевидного у себя под носом.
