– Ах ты, сука… – хрипел Гапонов.
– Это было во-первых. Во-вторых, – не обращая внимания, продолжал урок Ванька, – ты оставляешь в покое Каминского – ни разборок, ни драк, ничего… А в-третьих, завтра на студсовете все мы остаёмся жить в общаге – и я, и Каминский, и Караванова, и все мы получаем поселение на будущий год, понял? Твёрдо запомни эти три требования. А если чего, слушай, Гапон, что я сделаю…
– Ну, с-сука… – твердил Гапонов, и Ванька снова обмакнул его в портвейн.
– Слушай, что я сделаю, – говорил он. – Я беру у Каравановой заявление и несу его в ментовку. Если Караванова не напишет, я сам напишу, мне терять нечего…
– Свидетеля нет, сука…
– Вот это самое главное, Гапон: я свидетель. Я свидетель, понял? Я тут за стенкой был, в двести шестой, у Бумагина, и всё слышал. Бумагин подтвердит, что я в его комнате сидел. Если чего – я тебя заложу с потрохами, и загремишь по статье. Всосал? – Ванька сделал паузу и в последний раз начал тыкать Гапонова в портвейн. – Всё услышал? Всё понял? Всё запомнил?
Бледный от волнения Отличник стоял у входа в блок. Ванька без слов обнял его за плечо, развернул и повёл обратно в кухню. Из кухни им навстречу вышла девушка с чайником, кивнула и пошла дальше. Выкрашенная в вездесущий синий цвет кухня была голая, но довольно чистая. В окне косым обрезом виднелась стена общаги, которая в это время дня заслоняла от кухни солнце. Всё помещение заполняла густая тень, и от этого контраста город за окном, уже ощутивший приближение вечера, стал вызывающе ярким: оранжевые дома с чёрными и алыми окнами, жирные, болотно-зелёные кроны деревьев и фиолетовое небо, на дне которого светились вдали фантастически белые многоэтажки заречного района.
Ванька плюхнулся на подоконник, под которым стоял мусорный бак. К баку, как щит к надгробию воина, была прислонена крышка. Отличник сел рядом на стол, столешница которого была покрыта рыжими кругами ожогов. Ванька закурил, поскрёб бороду и спросил:
– Ты слышал?
– Слышал.
– Хреново всё это… – Ванька сплюнул. – Гапонов-то, оказывается, сам к Нельке неровно дышит. Не надо было с ним ссориться, да деваться некуда… И шантаж мой белыми нитками шит. Ну, Бумагин, конечно, за меня горой, только изнасилования-то не было, да и заяв никаких никто писать не будет – чего Нельку позорить…
– Зачем же ты тогда всем этим грозил? – удивился Отличник.
– Сам посуди, отец. – Ванька снова сплюнул. – Нам что главное? Завтрашний студсовет пережить. На Нельку Гапонов и так больше не полезет, меня побоится. А вот чтобы меня не выперли из общаги, мне Гапонова ошеломить надо было. Вот и ошеломил, блин. Лишь бы Гапон до завтра не расчухал, что к чему. А следующий студсовет только в конце сессии. Значит, если кого не зарежем, то доживём год в общаге. Лёльке и Нельке на пятый курс поселение дадут без проблем, за ними грехов нет. Игорёхе дадут, потому что его Ботва любит. И тебе дадут, потому что ты маленький, не пьёшь, не куришь, учишься зашибись. Ну а про себя я сам позабочусь. Если Гапонов решит мне заподлить и не даст поселение, я ему ещё тот цирк-шапито организую. Скажу: квасили вместе, а теперь я – пидарас, а он – д’Артаньян? Развоняюсь на всю общагу. Гапона тогда самого из председателей выкинут. Так что мы при своих остались.
Отличник молчал. Ванька поглядел на сигарету в прыгающих пальцах.
– Игорёха, конечно, правильно поступил, что побежал к Гапону резкость навести, – продолжил Ванька. – Но вот делать этого он не умеет, начал сопли на кулак мотать… А не успел бы я, так завтра на студсовете Гапонов сказал бы, что Каминский первым полез, Говнорезов бы подтвердил, а Игорёха не стал бы ничего объяснять, чтобы Нельку выгородить. И меня с Игорёхой на пару завтра турнули бы из общаги. К тому же Гапонов Игорёхе здюлей бы навешал, а потом с полным правом опять на Нельку полез, и началась бы форменная коррида.
