Вскоре сестра принесла большую кастрюлю, поставила ее на паркет и зачерпнула кружкой мутноватую жидкость – движения быстрые, но не суетливые. Приподняв Варю, Сара помогла ей выпить раствор. Первые глотки показались безвкусными, но потом рецепторы очнулись, и тошнотворная сладость заволокла рот. Осушив кружку, Варя в очередной раз подумала, какая же тварь странная.
Она засыпала от углеводов, поэтому Варе приходилось есть много сладкого. Впадала в ярость из-за солнца, поэтому Варя предпочитала ночной образ жизни. И крепла от стресса, поэтому Варя боялась жить по-настоящему: все же знают, что за светлой полосой обязательно последует темная, а если хочешь сохранить покой, твоя зебра должна быть серой.
А еще тварь носила мрачно-романтическое название – порфирия, или «болезнь вампира», но мрачного в ней было куда больше, чем романтического. Все, что она дала Варе, – это боль, непринятие себя и страх. Никакого бессмертия или невероятной привлекательности. Скорее наоборот.
Читая о случаях, когда «болезнь вампира» приводила к параличу, удушью или сумасшествию, Варя невольно представляла, что внутри нее тикает часовая бомба. А что хуже всего, очень редкая бомба даже в ряду других. Штучный экземпляр. По стечению обстоятельств и генов Варе достался самый нераспространенный вид порфирии: всего два-три случая на сто тысяч человек. Если одни люди с тем же диагнозом страдали от солнечных ожогов, а другие – от резкой боли в животе, то Варе достались все симптомы разом. В странной игре, где победой являлась смерть, ей выпали чертовски хорошие карты.
– Развела пятьсот грамм на два литра. Надеюсь, хватит, – сказала Сара. – Сильный приступ?
Варя прислушалась к себе. Тварь отступала, но оставляла после себя выжженные земли. Атаки всегда заканчивалась одинаково – полным изнеможением. Варя снова свернулась на полу, чувствуя себя ежиком-мутантом, иголки которого растут не наружу, а внутрь.
– Да так. – Она решила поберечь Сарины нервы. – Немножко пощекотало.
– Не ври. – У сестры дрогнул подбородок. – Я видела твое лицо. Мне чуть самой больно не стало.
– Средний, – призналась Варя. – Это был средний приступ. Случались и посильнее. Просто я отвыкла.
– Почему тварь вернулась?
– Не знаю. Может, из-за стресса.
– А он откуда взялся? – Сара подняла бровь.
Варя с недоумением посмотрела на сестру, а затем прокашлялась. Во рту по-прежнему ощущался приторный вкус.
– У меня вообще-то бывший умер. Юра. Ты что, забыла?
– Помню. – Сара закатила глаза. – Просто это странно. Ну честно, Ва, Юра был… В смысле вы были не так уж близки.
– Ты права, – помолчав, призналась Варя. – Приступ случился не из-за него. Не только из-за него. Я испугалась, когда потеряла тебя в толпе. Накрутила себя. А еще…
Она приподнялась на локте и глубоко вдохнула, по-прежнему сомневаясь, открывать ли Саре правду: Юра – не единственный бывший, чья жизнь внезапно оборвалась.
Варин взгляд зацепился за бело-желтые предметы, аккуратно разложенные на полу. Пока она боролась с тварью, останки никуда не исчезли. Значит, все это ей не привиделось. Можно было подумать, что в квартире проводились археологические раскопки – для полноты картины не хватало лишь лопаты и кисточки. В голове вспыхнуло свежее воспоминание: сестра сидит в окружении костей, сжимает нож в кулаке и раскачивается влево-вправо, будто в трансе.
«Опять кости, – с каким-то неопределенным, щемящим чувством подумала Варя. – Костлявый костюм. Костик».
