Приходилось бродить с тёткой по грибы да ягоды, чтобы скрасить свой скудный стол. Время наступило лютое, все продукты в местном магазине отпускали по карточкам. Нелепые клочки бумаги, которые полагалось беречь чуть ли не пуще денег. Талоны на масло, сахар, даже на конфеты. Ещё на ненужные папиросы и водку, которые меняли опять же на масло и сахар, потому что аппетит у растущего сироты был волчий.
Костя помнил, как они с тёткой присели отдохнуть как раз рядом с тем местом. Чьи-то руки сложили там из камней небольшой монумент, повязали сильно потрёпанную теперь выцветшую ленту и наклеили на верхний камень ярко поблескивающую красную звезду. Какой-то залётный вандал хотел было увековечиться на камнях, даже вывел внизу своё святотатственное «Здесь был…», но передумал. Клавдия как раз захватила с собой бутылёк с ацетоном и тряпку, долго с остервенением стирала буквы. Камень стал синеватым от размазанной краски, но теперь вид его не осквернял скромное благолепие незатейливого памятника.
– Вот тут и лежал в последний раз твой отец, Костик, – сказала тётка. – Истекая кровью. Я ведь всё разузнала, как было. Плохо застава тогда сработала, поздно в ружьё всех подняли. Борис с пятерыми только был, а диверсантов аж двенадцать. Пока наши бойцы с одной группой перестреливались, вторая к ним в тыл зашла и давай в спину палить. Вот так всё и вышло.
Маленький Костя не любил плакать, но тогда почувствовал, как слёзы наворачиваются на глаза.
– Ты поплачь, пореви, – безжалостно продолжала Клавдия. Она вообще отличалась резкостью суждений. – Если хочется. Место тут святое. Эх, сиротинушка ты мой! И Машу, сестрицу мою, зря загубили. Это же надо – орать в телефон беременной женщине, что муж её при смерти! Да ещё когда роженица одна, безо всякой помощи…
Теперь уж от всхлипов было не удержаться.
– Ничего, ничего! Хоть ты успел народиться. След родителей твоих на земле остался. Сына, если будет, хотели они Костиком назвать. Константин Борисович – хорошо звучит! Маша говорила, что надёжное это имя, спокойно от него. Что с таким именем сын хорошим человеком вырастет, добрым и светлым. Сама-то она точно светлым человеком была, царствие ей небесное, всегда людям помогала. А Борю я плохо знала, только познакомились. Сначала посмотрела – чуть не ахнула. Лицо-то у него, хоть и приятное, да каких-то разных кровей в нём намешано. Он смеётся, говорит, и молдаванская есть, и испанская, и ещё бог знает какая. Не знаю, где Маша с таким встретилась да слюбилась.
Потом сидели с тёткой и молчали. Вроде отдохнули уже, солнце начало к закату клониться. Красиво было, дело к осени, листва меняться начинает, много разных оттенков у неё. Клавдия встала, повела взглядом по сторонам и вздохнула:
– Видишь, племяш, как интересно получается? Всё прекрасно кругом, тишь благодатная. Но тут, где мы, и вот там, чуть подальше – наша земля. А где пригорок небольшой виднеется – уже чужая. Хоть и выглядит всё одинаково на первый взгляд. Как думаешь?
– Одинаково, – подтвердил Костя. – Такие же деревья, и трава такая же.
– Вот и с людьми так бывает. На вид – похожие, а на поверку – разные. Одни – свои, с ними дружить хорошо и легко, они не предадут. Другие – совсем чужие, о себе только пекутся, а остальным гадости норовят сделать. Сдаётся мне, что сейчас власть в стране чужие захватили. Как шакалы, куски рвут да по себе растаскивают. Союзные эти тоже, друг за дружкой отделяются. Прогадать боятся, торопятся. Недолго дойти, что и границы скоро не будет. И получится, что твой отец вроде как зазря её защищал. А мне это больно, и всем нормальным людям больно. Потому что Родина у человека не только на словах должна быть. Она в земле, в воде нашей, в воздухе.
