А теперь осталось только раздражение.
— Знаешь, дорогая, - по такому случаю я нахожу для нее самую «добрую» из своих улыбок, - я для тебя тоже аксессуар. Называюсь «Большой Толстый Кошелек и Волшебный Золотой Пластик». Смотри, а то потеряешь бдительность, и нечем будет хвастаться в инстаграм своим бабам.
Это всегда действует – угроза отодвинуть от кормушки, угроза забрать у нее красивую жизнь. И каждый раз мне где-то на подкорке даже хочется, чтобы жена плюнула мне в лицо, сказала что-то вроде «да вали ты в жопу со своими деньгами!» и дала мне повод верить, что когда-то между нами было что-то хорошее.
Так что, когда Инна просто захлопывает рот и нарочно отворачивается от меня, делая вид, что собирается снова уснуть и потом сделать вид, что этого разговора не было, я принимаю это, как лекарство от раскаяния за грубость.
Я не святой – это абсолютно объективная оценка себя. Но святые не вскарабкиваются на вершины финансовых гор, не добиваются того, чтобы вот такие «мандаты» поили их коллекционными коньяками из личных запасов у себя на даче, не дают женщинам вроде Инны жизнь, которой можно козырять перед нищебродствующими подругами.
В наших с женой товарно-денежных отношениях нет места сантиментам.
14. Глава тринадцатая: Соня
Глава тринадцатая: Соня
— У тебя точно все в порядке? – беспокоится мама, когда мы возвращаемся домой. – Солнышко, может, позвонить доктору? Тамара Сергеевна прилетит, ты же знаешь.
— Ничего страшного, мам, - пытаюсь криво улыбнуться, ненавидя себя за то, что приходится врать собственной матери. Человеку, от которого у меня никогда не было секретов. И все из-за мерзкого Ван дер Мейера. Ненавижу его! – Просто нехорошо. Нужно было сказать водителю. Извини, что подняла переполох.
— И доверить своего единственного ребенка какому-то мужлану без носового платка в кармане? – Мама еще раз смотрит на меня, но соглашается не настаивать.
В детстве у меня были проблемы с желчными проходами, так что тошнота просто так и боли в животе – привычное дело.
— Я поднимусь к себе, выпью таблетку и попробую уснуть.
Чмокаю ее в щеку и торпедой несусь по лестнице вверх.
Только оказавшись за закрытой дверью, перевожу дыхание.
Всю ночь, всю бесконечно длинную ночь я пролежала на кровати смотрящей в потолок мумией, не способная думать ни о чем, кроме слов Дениса, его нахального взгляда… и его руки у меня между ног. Я почти слышала, как стыд разъедает меня изнутри, словно серная кислота. А потом, когда в окна уткнулся рассвет, пришло осознание того, что я как никогда близка к тому, что переступить через все свои принципы и найти еще один повод остаться с Ван дер Мейером наедине.
Поэтому, чтобы не упасть ниже отметки «дно», я придумала сказку для матери и трусливо сбежала с поля боя. Уверена, когда Денис узнает об этом, он запишет эту победу на свой счет. И, положа руку на сердце, будет совершенно прав.
Но я все еще могу сопротивляться ему. Не помню, откуда в моей голове взялась цитата о том, что важно не то, что ты думаешь, а что, что делаешь, потому что именно поступки определяют, кем мы станем. А я точно не хочу быть очередным трофеем потерявшего стыд и страх бабника.
Осталась малость – придумать, как отвязаться от стажировки.
Я стону и падаю лицом в подушку, потому что даже сейчас, когда мои мысли сосредоточены намного дальше воспоминаний о полуголом Денисе, в памяти всплывает запах его кожи: сожженное дерево, полынь, восточные сладости, которые так идут его обсидианово-черным глазам.
