К глазам подступали слёзы. Как ни пыталась я сдерживать их, в конечном итоге несколько скатилось по щеке, и я поспешно вытерла их, боясь привлекать к себе ещё большее внимание. Хотелось стать тенью. Незаметной, невидимой. Хотелось просто в целости доехать до дома. Дом…
За всё время пути водитель – выходец с востока, не проронил ни слова, не задал ни одного вопроса. Заметив угол собственной многоэтажки, я облегчённо выдохнула и, стоило машине остановиться, поспешно покинула салон.
Звук шагов отдавался от стен подъезда, когда я шла по лестнице к лифту, когда вышла из него на своём этаже. Ключ, что я вытащила из клатча, то и дело норовил выскользнуть из пальцев. У двери я всё же выронила его. Прижалась лбом к металлу и выдохнула. При мысли о муже меня снова затрясло, на плечах выступили мурашки. Я знала, что этот вечер и ночь он мне никогда не забудет. Не забудет даже несмотря на то, что сам заставил пойти к Терентьеву, сам, угрожая дочерью, заставил лечь под него. Страшная, необратимая реальность обрушилась на меня. Мой муж – тиран, а я… Я полностью зависима от него.
Кое-как справившись с замком, я вошла в квартиру и прислушалась. В кухне работал телевизор.
— Эдуард, — позвала я негромко, чтобы не разбудить дочь. Голос прозвучал тонко, натянуто. – Эдик!
Забыв разуться, вошла в кухню и увидела свернувшуюся на кожаном дванчике Соню. По экрану включенной плазмы прыгали герои её любимого мультика, по кожаной обивке, столу и полу были разбросаны конфетные обёртки.
Испуганная, не понимающая, в чём дело, я подлетела к дочке и тронула её плечико.
— Соня! – потеребила, чувствуя, что на меня накатывает истерика. – Соня…
Дочь приоткрыла сонные глазки, и я выдохнула. Зевнув, она потёрла личико.
— Мама, — шепнула тёплая, особенно нежная со сна.
— Ты почему тут сидишь, малыш? – по-прежнему не в силах понять, что происходит, спросила я. – И кто тебе разрешил брать конфеты? Соня…
— Папа, — она снова зевнула. – Он сам мне их дал.
— Папа? – переспросила я, хмурясь, и обернулась к коридору, будто бы Эдуард мог появиться там от одного упоминания о нём.
То, что он не вышел мне навстречу, само по себе было странно, но напуганная, я только сейчас придала этому значение.
— А где сам папа? – снова посмотрела на дочь.
— Он уехал в командировку, — бесхитростно отозвалась она. В уголках её губ остался шоколад, и я по привычке стёрла его пальцами. – Ещё вчера вечером. Вначале вы вдвоём уехали, а потом он вернулся и опять уехал. Сказал, что ты очень занята, и чтобы я не звонила тебе. Сказал, если я не буду тебе мешать, он привезёт мне много кукол, — протараторив это, она набрала в лёгкие побольше воздуха, но выдохнула, не сказав ни слова. – Пить хочу, — проныла жалобно.
Я встала с корточек и, налив стакан воды, протянула ей. Соня тут же припала к нему и жадно выпила почти всё. Я осмотрела стол, пол. Невольно подумала, что теперь у дочери наверняка появится сыпь, что завтра её будет тошнить и…
— Я же была хорошей девочкой? – ворвался в моё сознание голосок дочери. – Папа сказал, что я должна быть хорошей девочкой. Я тебе не мешала, мам. Я честно не звонила.
— Не мешала, — я села рядом с ней и крепко обняла. – Ты не помешала бы мне, даже если бы позвонила, милая.
Меня трясло, голос дрожал. Истерика всё же накрыла. Догадаться, что нет никакой командировки, было нетрудно. Уехать вот так, бросив дочь…
