В подтверждение его слов в беседке взорвался хохот. Рогов прислушался:
– Зюзя, наверное, что-нибудь отмочил.
Дорохов встал и предложил:
– Пойдем туда, хочу познакомиться с этой братвой поближе.
Они подходили к беседке, а там запели другую песню. Теперь уже можно было разобрать слова:
Централка, все ночи, полные огня;
Централка, зачем сгубила ты меня?
Централка, я твой бессменный арестант,
Пропали юность и талант
В стенах твоих.
Песня звучала все громче и громче. Но вдруг оборвалась на полуслове.
– Ну, что же вы перестали? – усмехнулся подошедший Дорохов. – Пойте. Отличная песня, ей лет сто, а может быть, и больше, а сочинили ее знаете где?
В беседке возле стола сидело человек десять парней. Чуть в стороне, на отдельной скамейке расположились двое гитаристов и аккордеонист. При появлении незнакомого человека в сопровождении всем им известного Рогова кто-то убрал со стола стакан, кто-то прикрыл газетой нехитрую закуску: хлеб, помидоры и остатки селедки.
Ребята, насторожившись, молчали.
– Подвинься, – попросил полковник крайнего, сидевшего за столом. Сел на его место. Оглядел всех, приподнял газету: – Небогато у вас. – Дорохов отщипнул корку хлеба, медленно разжевал.
Рогов уселся в сторонке, рядом с высоким гитаристом.
– Молчите, значит, не знаете об этой песне. Ну тогда я сам расскажу. В начале прошлого века в тайге, за Иркутском, построили большую каторжную тюрьму и по имени царя Александра назвали ее «Александровский централ». Страшная была тюрьма, с каменными мешками вместо карцеров, холодная, сырая. Строили ее для политических. Много там погибло людей, смелых, талантливых, настоящих. Вот там и родилась эта песня… А клуб у вас хоть куда, ничего не скажешь. Тесновато, правда, да и крыша малость протекает. Ну, сейчас-то ничего, а зимой куда же?
Шустрый парень, тот, который спрятал стакан, усмехнулся: осень и зима теплые, а крышу в беседке починить можно.
За столом напротив Дорохова сидел молодой человек лет девятнадцати. Он внимательно смотрел на полковника, а потом спросил:
– Вы полковник из МУРа?
– Почти, – улыбнулся Александр Дмитриевич. А про себя отметил, что весть о его приезде распространилась очень быстро. – МУР – это Московский уголовный розыск, а я работаю в уголовном розыске страны.
Глядя на собравшихся, Александр Дмитриевич выделил парня, сидевшего в центре компании. На нем была белая водолазка, старательно расчесанные длинные белесые волосы блестели в электрическом свете и крупными локонами спускались на плечи. Он зло посматривал на Дорохова и Рогова.
– Приехали дружинников выгораживать? – с вызовом заговорил он. – Ваши дружиннички и так никому проходу не дают. Мы, видите ли, живем не так. Песни не те поем, водку пьем. А пьем-то на свои. – Парень дурашливо растопырил руки. – Ну, плохого-то, плохого что мы делаем?
Рогов подошел к парию, похлопал его по плечу:
– Так уж и ничего? А ты, Вася, расскажи полковнику пару своих анекдотов, он и сам разберется. От твоих анекдотов даже у серого кота шерсть дыбом встает, а у ваших музыкантов слух пропадает. Или лучше похвастай, как Лешку Цыбикова избил.
– Не бил Зюзя Цыбика, – вмешался худой рыжеватый парень, сидевший рядом с Дороховым. – А попало ему за дело. Он у пацана в ремесленном взял деньги и не отдает. А пацан год их копил на фотоаппарат.
– Так, так… Значит, у вас тут не только веселье, тут же и суд, тут же и расправа, – усмехнулся Дорохов. – Пойдем, Евгений, не будем мешать. Счастливо оставаться.
