Они шепотков не слышали. Понравились друг другу. И всё.
Он повторил приглашение её на танец несколько раз и увёл на свидание.
После следующей их встречи и проводов, когда поднимался на пригорок к своей избе, его окликнули:
– Что, моряк, говорят, невесту выбрал?
Перед ним стоял цыган.
– Выбрал. А вам что? – бросил резко.
– Поговорить.
– Поговори, – моряк впился острым взглядом серых глаз, в которых плескалось море, в полуночные очи цыгана. Но неприятия не увидел. – Куришь?
– Угостишь, покурю.
Закурили.
– Хорошую девушку выбрал.
– Кто ты такой – указывать?
– Спрячь гонор. Я тебе не судья и не учитель. У меня другой к тебе интерес. Знаю кое-что про донос на твоего отца.
Володя напрягся.
– Был у нас тут старший конюх, по имени Степан Яковлевич. Помнишь такого? Перед тем, как твоего отца на принудительные работы отправили, заходил он ко мне с приказом подковать лошадей. О том, о сём болтал, мне завидовал, что, моё рабочее место, никому не нужное, меня охраняет. Нет кузнецов в округе. А вот про Никиту Лукича сказал, что ему не отвертеться – за свои байки отвечать будет. И мне одну выложил, про хомут. Вот за эту байку да что матом Никита Лукич Степана понужнул, его, думаю, наши власти и наказали. Умный был батя твой. А хочешь, ещё одну байку Никиты расскажу – про Судьбу, тебе на память будет?
– Расскажи.
На прощание цыган пожелал ему жить так, чтобы Судьба язык не показывала. И ещё одно добавил:
– Брата отца вашего, Михаила, тоже конюх сдал. Мне проговорился.
– Спасибо, цыган. Важное ты мне молвил.
Кулаки сжал моряк.
– Мстить тебе некому. Конюх – в могиле, – остановил поднимающееся в моряке чувство умный собеседник, – Злой был, даже с конями злой. Жеребец его памятливый зашиб этой зимой.
Володя проработал до самого первого снега и признался, что так жить не не в состоянии. По деревне ходит и всё обидчиков отца и семьи вычисляет, и братьям простить не может, что больного домой не привезли. Ездил могилу его искать, но не нашёл. Молчал, молчал, да не выдержал, разругался с Егором в пух и прах, окончательно, Антон уже в армии служил к этому времени. Чуть не подрались из-за отца братья. Решил, что уедет подальше, матери пообещал, как только сам устроится, напишет. Забрал с собой Валентину и был таков.
Виноватая со всех сторон семья Калачёвых продолжала своё существование в родной деревне.
глава 21. С тех пор минуло…
И ещё минул год. Осенью 1936 Антон пришёл со срочной, а Егор с весны того года отбывал службу. Жизнь в семье Калачёвых проседала. Добрый Егор, который после извещения о смерти отца заискивал перед матерью, чувствуя свою вину, перед армейской службой отдалился от неё и письма писал редко. Антон, как показалось домашним, после возвращения, наоборот, сначала сблизился с матерью и, стал её советчиком. Младшие слышали, как он снова и снова объяснял ей, что отец сам виноват, что не понял, какая жизнь наступает, не хватило крестьянского ума разобраться в политической ситуации, которую мальчишкам хотелось отрезать или забор какой поставить, чтобы исчезла причина их бед.
Взрослеющие Колян и Ванятка оставались близкими друг другу, а старших, не находя у них ответов на свои вопросы, сторонились, Антоновой резкости не понимали, а в Егорке чувствовали сомнения. Им хотелось броситься назад, в то время, когда рядом был батька, в погоню за простыми и доверительными отношениями. Но фундамента для них в семье уже не было. Тяжелее всех было Марии. Она плакала ночами, молилась, стоя на коленях, как умела: «Матушка Богородица, Дева Мария, Пречистая и Всенепорочная, не остави нас грешных без своего заступления. Помози нам, немощным, мне и детям-сиротам».
