– А когда батя приедет?
– Мы теперь сиротки? – приставал Ванятка, – У нас папы нет? Нас за это не любят?
– Кто тебе сказал? – возмущалась Мария, отворачиваясь, чтобы слёз не видели.
По-прежнему досаждала тётка Нина, упрямая баба. Лучше бы молчала! Глянет, и то на душе погано делается. А рот откроет – несчастью ворота распахнёт. Как из пулемёта строчит – ничего не поймёшь порой, кроме того, что чёрная скверна на тебя сыплется. Неприветлива. Своя, а хуже чужих.
– Запутался я, – признавался Егорка Марии, – Не знаю, что делать. Отца бы увидеть, услыхать бы его. Может, лошадь со двора колхозного увести да поехать на ней? Я могу.
– Простите вы меня, дети, бабу глупую, Егорушка. Трудно вам, тяжко. Рада под каждого руки подставить, соломки подстелить, да я-то без Никиши как без рук и без… головы. Пойду сама к председателю.
И снова сходила, напомнила, что болен муж, надо бы ехать за ним, да без помощи никак. Пообещал отпустить с первой же оказией. Но оказии не подвернулось. Не было туда ни одного обоза послано в ту осень.
глава 19. Судьба Михаила Калачёва
Скандалы, происходившие в семье Никиты Калачёва, поутихли к концу февраля, когда пришло сообщение, что он помер. Сплетен вокруг семьи стало поменьше. А вот брата его, мужа зловредной тётки Нины, молчуна Михаила, признали врагом народа и забрали за учинённый им скандал после смерти Никиты. Увидел, как его бывшую стельную коровёнку Жданку, отставшую от колхозного стада, во весь бичище охаживает пастух, Молчун не сдержался. Разразился матерно на всю эту жизнь, пешком догнал и сдёрнул жестокого с коня. Да какая бы сердобольная крестьянская душа выдержала издевательства над кормилицей? Видели то многие, а донос накатал старший конюх – не переносил начальник, как на него Михаил смотрит – «Вытаращит буркалы свои, ничего не говорит, а вроде угрожает. Весь в брата!»
Что начальнику показалось, то и правда.
Когда долетела эта новость до Марии, та, не раздумывая, бросилась к сношеннице, обняла её, бессильно опустившую острые плечики и запричитала: «Да, милая ты моя, да как же тебе трудно, да как же тебе тяжело. По себе это знаю. Поплачь со мной. Не сиди каменная! Как мне жалко тебя, сношенька». Та сначала недоуменно приняла сочувствие, но тут же и, в самом деле, выйдя из оцепенения, зарыдала. Поступок Марии не всем показался странным, были и другие деревенские бабы, не носившие в сердце обид. По мнению одних – глуповатые, а других – незлобивые.
Семейство Никиты Калачёва приняло этот удар, как повторное доказательство силы государства над человеком.
– Ну, что? – ликовал Антон перед Егором. – Понял, наконец, что жить надо, политику понимая, чуять, куда ветер дует?
– Нос по ветру держать? Я не лошадь, не собака. И отец, и дядька Михаил никому не навредили. Не правильно это с ними произошло. Как это? Почему с ними так?
– Не поймёшь, не согласишься, и тебя сдует. Приспосабливаться надо.
– Я-то смогу или нет приспособиться, а она, власть, всегда, хоть на кого управу найдёт получается.
– Не трепли языком вслух, раз не понимаешь, если пропасть не хочешь.
– Да что я сказал? Что я могу власти сделать словом?
– Со слова всё начинается, и власть об этом знает. Дурак ты что ли?
Судьба Михаила подтвердила сказанное Антоном.
Через много-много лет узнает семья, что расстреляли Молчуна на полигоне в Бутово и очень удивится, как далеко увезли для такого дела. А в тот час многим открылось, что причина была не в отдельном человеке. Так давлеюще в тот срок работали новые государственные структуры да и массы приспосабливались к условиям нарождающихся законов.. И сказалось это и в худшем варианте на судьбах, как с Никитой и его братом Михаилом, и в лучшем изменении судьбы, как у сына Калачёвых, моряка Володи, вырвавшегося из крестьянского тягла в другую жизнь.
