– А бабушка Марусина, говорила, что это лекарство. Она этим лечится. Что тут такого?
Взяли ложки. Скоро чашка опустела.
– Вот ты молодец, что про Марусину бабушку вспомнил, – похвалил Колю Ванятка, – И ничуть не почуяли…
Произошла семейная, с горчинкой, история, не раз вспоминаемая позже.
Дни ожидания превратились в месяцы, месяцы – в год. Пошёл второй. Семья продолжала беднеть, несмотря на то, что Антон работал трактористом, Егорка – помощником. По возрасту ему нельзя было доверить технику, да и тракторов было мало.
Мария, как и многие крестьяне, сократила прежний огород. У самой воды, где она садила огурцы и другие овощи, половину земли захватил, а, по сути, отобрал Степан Яковлевич. Когда исколечился Карька, он сказал Марии, что пахать их огород не на чем, конь их пропал, сколько вручную потянут, то и посадят. Обмануть крестьянку ему было легко. И тут же вскоре он объявил Никиту Лукича врагом народа – дошло это политическое определение и до их глубинки. А так как старшего Калачёва не отпускали домой, односельчане подумали, что так оно, видно, и есть.
Колян и Ванятка ходили в школу-семилетку, которая открылась теперь в селе, с учёбой справлялись. Но попали в незавидное положение. Ребятня безжалостно обзывала врагами народа, взрослые косились. Подойдёт кто из их семьи к собранию какому людей послушать и тут же их выставят: " А эти чего тут делают? Выйдете отселя.» Обидно столкнуться с людской жестокостью и несправедливостью в детском возрасте. Недоброжелателей нашлось много. Даже среди Калачёвых были такие. Сношенница Нина первая ехидно нападала на Марию, встретив её в коровнике, где теперь обе работали:
– Как, Машутка, без мужа тебе? Хорошо? Как барыня жила, теперя поживи чёрной крестьянкой. У Никиты ума не было язык придержать. Пусть отвечает перед советской властью!
Мария молчала, сжав губы. Не вдовая, а одна.
А та, распаляясь от застаревшей непонятной злобы, переходила на крик:
– Допрыгался Никитка! Куда ты теперь со своей оравой?
Мария передала мужу ещё два письма, ни в одном из них не жалуясь на судьбу и на ребят, которые без отцовской строгости отбивались от рук. От него пришла ещё коротенькая записка, с обещанием, что скоро приедет.
Хорошо, что за Гришаней присматривала Маруся. Добрая девочка любила малого дядьку и не тяготилась обязанностями няньки.
Пацаны сопротивлялись давлению, как могли. И кулаками защищались и ругаться стали… круто, если Мария не слышала. Синяки и разбитые носы матери не показывали.
– Почему никто не говорит, как так с нашим папкой сделалось, а, братка? – спрашивал Ванятка у Коляна.
Вопросы-колючки оставались без ответов. Понятно было одно – жить на белом свете трудно.
Когда пришло официальное сообщение, что отец болен туберкулёзом и его можно забрать домой, шёл январь 33 года. Была зима. За отцом ни Антон, ни Егор не поехали, как ни уговаривала их Мария. Антон убеждал сначала одного Егорку, как плохо будет, если больной отец будет мелькать перед глазами у деревни и партийного начальства, а там и перед всей семьёй вопрос ребром поставил:
– Получается, что мы – дети врага народа. Давайте его к себе привёзём! И что будет? Вы что не видите, куда это ведёт? Не понял батя ничего в новой жизни. Вот и виноват.
– Как же, сынок, тебе батьку не жалко? – уговаривала Мария.
Не имея практического опыта взаимоотношений с властью, молодые люди безоговорочно, в отличие от сомневающихся отцов, принимали всё от нового государственного устройства. Однако чувствовавшие себя спокойно при отце, без него они стали жить ненормальной, беспокойной, судорожной жизнью и, по малолетству, хотя и с неохотой, но перекладывали на него всю ответственность вслед за Антоном. Колян, заглядывая в глаза мамке, чаще других спрашивал:
