Обыкновенные монстры - страница 3

Но Элиза ничего не сказала, не осмелилась рассказать, что она сделала с ними, а только крепче сжала ребенка и задрожала. Это не было совпадением, она знала, что за ней охотятся и будут охотиться всегда. Ощущение спокойствия, которое только-только начало окутывать ее в этом месте, где она жила с Бринт и преподобным Уокером, развеялось. Ей нельзя было здесь оставаться. Это было бы неправильно.

Но она не ушла. Не нашла в себе сил. И однажды серым утром, когда она брела по Раньянс-Корт с ведром воды для стирки, перед ней выросла Бринт, доставшая из-под своей широкой юбки сложенный лист бумаги. У забора неподалеку валялся какой-то пьяница. На веревке сушилось белье. Элиза взяла протянутый великаншей лист, развернула его и увидела свой портрет.

Это был обрывок газеты с объявлением о вознаграждении за поимку убийцы.

Элиза не умела читать и только спросила:

– Там мое имя?

– Ох, милая, – прошептала Бринт.

И Элиза рассказала ей все – прямо там, посреди мрачного заднего двора. Сначала она говорила сбивчиво, запинаясь, потом в страшной спешке и, по мере того как продолжала говорить, ощущала облегчение, удивляясь тому, как раньше держала свою историю в тайне. Она рассказала о хозяине в ночной рубашке, об отблесках свечи в его глазах, сверкающих голодом, о том, как ей было больно и как боль продолжалась, пока он не закончил свое дело, о том, что его руки пахли лосьоном, и о том, как она, корчась от боли, ощупывая пальцами комод, наткнулась на… какую-то вещь, что-то острое, и ударила его этой штуковиной, осознав, что сделала, только после того, как оттолкнула его от себя. Рассказала она и о вагоне товарного поезда, и о лампе, которая вовсе не была лампой, и о том, как выглядел ребенок в ту первую ночь, и даже о банкнотах, найденных в одежде его оцепеневшей матери. Закончив, она посмотрела на Бринт, которая уселась на перевернутое ведро, сжав губы, высоко подняв свои крупные колени, выставив вперед живот и закрыв глаза.

– Бринт? – промолвила Элиза, снова ощутив страх. – За меня предлагают большую награду?

При этих ее словах Бринт подняла руки, покрытые татуировками, и осмотрела их, словно решая какую-то загадку.

– Да, я видела это в тебе, – сказала она тихо. – С самого первого дня, когда мы встретились на улице. Я знала, что ты что-то скрываешь.

– Так большая награда-то, Бринт? – повторила Элиза.

Женщина кивнула.

– И что ты теперь сделаешь? Расскажешь его преподобию?

Бринт подняла голову и медленно покачала ею из стороны в сторону:

– Этот мир огромен, деточка. Кое-кто считает, что если быстро бежать, то можно убежать от чего угодно. Даже от своих ошибок.

– Ты… ты и правда так думаешь?

– Ах… я сама в бегах уже восемнадцать лет. Но от себя не убежишь.

Элиза вытерла глаза и шмыгнула носом.

– Я не хотела, – прошептала она.

Бринт кивком указала на клочок газеты в руках девушки, встала и повернулась, чтобы пойти прочь, но тут же замерла.

– Иногда ублюдки заслуживают того, как с ними поступают, – гневно произнесла она.

Марлоу подрастал, превращаясь в черноволосого и шумного мальчугана, хотя кожа его сохраняла жутковато-бледный, нездоровый вид, как будто он никогда не видел солнечного света. И все же он выглядел совершенным милашкой: его голубые глаза и улыбка были способны растопить лед в любом сердце. Впрочем, временами в нем проявлялась какая-то странная вспыльчивость, и по мере взросления его лицо все чаще искажалось от злости, когда он, раздраженно топая ногой, настаивал на своем, и тогда Элиза с опаской размышляла, что же за дьявол в него вселился. В такие моменты мальчик кричал, верещал и хватал все, что попадалось под руку: куски угля, чернильницу, что угодно, – и разбивал вдребезги. Бринт пыталась убедить девушку, что такое поведение свойственно всем детям, что через такие приступы гнева проходит каждый и что с ним все в порядке, но Элиза не была в этом уверена.